Мой любимый сфинкс - Людмила Зарецкая

– Не пробросайся, дура, – сурово сказала мать Рине после трех встреч с потенциальным женихом дочери. – Подумаешь, старше на двенадцать лет! И что значит, ты его не любишь? Любовь быстро проходит, и в съемной квартире еще быстрее, чем ты думаешь. А положение в обществе и деньги остаются. Да он с тебя пылинки будет сдувать, землю, по которой ты ходишь, целовать! Он влюблен до безумия! Все для тебя сделает.

Отец, обычно предпочитавший не вмешиваться, на этот раз категорически объединил фронты с матерью. Ему нравился Чухлебов. Нравился основательностью, успешностью, разумным подходом к жизни. И он очень хотел, чтобы его дочь вступила в этот стабильный брак.

Она и вступила. После долгих уговоров и сомнений, не разделяемых, впрочем, ни одной живой душой, включая подруг, Марина стала Чухлебовой. Это была одна из самых пышных свадеб, потрясших их город своим небывалым размахом и семью платьями, которые сменила за два дня невеста. В свадебное путешествие молодожены отправились в Париж, а остаток медового месяца провели на Бали.

За десять лет семейной жизни Марина ни разу не пожалела о своем выборе. Мужа она так и не полюбила. Но он в своем отношении к ней был настолько искренен и безупречен, настолько светился от любви к ней и двум подаренным ею близнецам, что упрекнуть его было не в чем. За достаток, исполнение любых ее высказанных желаний и предугадывание невысказанных Марина была ему благодарна. Она относилась к Григорию как к большому лохматому добродушному псу, который живет с ней в одном доме и на ночь залезает к ней в кровать.

Подруги выходили замуж, ссорились, разводились, создавали вторые семьи, ловили мужей на неверности и снова разводились. Она жила с Гришей как за каменной стеной, за которую не долетают стихийные ветра. Ей было хорошо и спокойно.

Вся эта безмятежная жизнь рухнула как карточный домик, когда на тридцать пятом году жизни Марина Чухлебова влюбилась. До потемнения в глазах, дрожи в коленях и обморочной одури, которая появлялась у нее каждый раз, когда она смотрела на человека, которого полюбила.

Конечно, он был ей не пара. Ни по возрасту, ни по положению в обществе, ни по достатку он не мог претендовать на то, чтобы занять в ее жизни место Гриши. Он это понимал, да и она сама не стремилась к переменам. Иметь тайного любовника на стороне было немного стыдно, но Рина утешала себя тем, что никогда не любила Гришу по-настоящему, что он всегда про это знал и что раз она не собирается от него уходить, то ничего страшного в самом факте ее измены нет.

«Человек имеет право быть счастливым, если от этого никому не больно», – раз за разом повторяла она себе, под тем или иным предлогом убегая на очередное свидание. Гриша ни о чем не догадывался. Дети не задавались вопросом, куда исчезает наряженная, причесанная и тщательно надушенная мама. Родителей она своими тайнами не волновала, подруг не будоражила. Ее секрет принадлежал только ей и человеку, которого она любила. Нет, боготворила. Без которого не могла дышать. Тем большим ударом для ничего не подозревающей семьи стало то, что случилось позже.

Марину бросили. Подло. Безо всякого объявления войны. В момент, когда она была приятно возбуждена только что состоявшейся любовной встречей. Сидя на роскошной кровати дорогого номера-люкс в одном из самых престижных отелей города, она с нежностью смотрела на дверь ванной комнаты, за которой скрылся ее любимый. Выйдя из ванной, он размотал обернутое вокруг бедер полотенце, небрежно бросил его на пол и, начав одеваться, не глядя на Марину, сказал:

– Это был последний раз. Больше нам не нужно встречаться.

– Тебе не нравится в этом отеле? – по-прежнему счастливо улыбаясь, спросила она. Она всегда улыбалась, когда смотрела на его обнаженное накачанное тело, под которым всего несколько минут назад билась в волнах небывалого экстаза. Ни разу в жизни рыхлое тело Гриши не вызывало в ней такого отклика. – Мы можем встречаться где ты захочешь. Или давай поедем на несколько дней в Париж. Или в Рим. Или в Лондон. Куда скажешь.

– Ты не поняла, – спокойно ответил он, нагнувшись, чтобы зашнуровать кроссовки. – Мы больше вообще не будем встречаться нигде. И твои попытки купить меня Парижем или Лондоном выглядят пошло.

– Как – не будем встречаться? – Марина не верила своим ушам. – Почему?

– Потому что это бессмысленно. В основе наших отношений лежит голая физиология. Не знаю, как тебе, а мне этого мало.

– Ты меня разлюбил? – пролепетала сбитая с толку Марина.

– Да с чего ты взяла, что я тебя вообще любил? – усмехнулся он. – Было интересно, чем банкирши отличаются от простых баб. Проверил. Ничем. Больше не интересно.

Глаза Марины набухли слезами.

– Вот только этого не надо, – поморщился мужчина, без которого она еще три минуты назад не представляла своей жизни. – Я бабские выходки на дух не переношу. Нам с тобой было хорошо. Это и помни. Все, давай, пока. И не звони мне больше.

Хлопнула входная дверь. И Марина осталась в номере вдвоем с нарастающей в ней истерикой. Домой она вернулась с опухшим лицом, на котором было практически не видно превратившихся в щелочки глаз. Прошла в свою комнату, отказалась от ужина, сославшись на головную боль, бурно зарыдала в ответ на заботливый вопрос Гриши, не нужно ли ей что-нибудь, швырнула в стену принесенный им стакан с водой, визгливо заорала, что если он вызовет «Скорую», то она выбросится с балкона. А когда вся семья легла спать, тихо прошла в ванную комнату и, погрузившись в воду, перерезала себе вены.

Прислушивавшийся к ее мятущимся шагам Гриша заподозрил неладное и успел выломать дверь.

Шрамы на руках зажили быстро. А вот то, что было сломано в ее душе, никак не срасталось. В психбольнице, куда Марину увезли по настоянию врачей, она упорно отказывалась от еды. Ее приходилось кормить насильно. Ставшая совсем прозрачной Марина отворачивалась к стене, когда к ней в палату заходили родители или дети, и начинала биться в истерике, когда видела Григория.

Ее помешательство не проходило, хотя в клинике она провела уже почти десять месяцев. Гриша свозил лучших докторов со всего света, но они ничего не могли поделать с тем, что Марина Чухлебова не хочет жить. Ни с Гришей. Ни вообще.

Сам Григорий за эти десять месяцев потерял восемь килограмм. Он по-прежнему любил жену. Боялся ее потерять. Мечтал о возвращении прежней жизни, но это не мешало ему железной рукой вести свой бизнес, заниматься детьми, на которых он теперь сосредоточил всю свою любовь и внимание, заботиться о Рининых родителях, которые после случившегося сильно сдали, и даже съездить с детьми на море.

По нескольку раз в день он звонил в клинику, мечтая услышать хотя бы о малейшем улучшении состояния Рины. Но улучшения не наступало. И он все глубже и глубже погружался в пучины горя, внешне, впрочем, практически не меняясь. Лишь самые близкие люди – мать и старый, еще с первых институтских времен, лучший друг – знали о том, что его нервы уже тоже на пределе. И что больше всего Григорий боится, что безмятежное счастье, в котором он прожил десять лет, больше никогда не вернется. Боится и сходит с ума от страха и отчаяния.