Убийство в соль минор - Анна Данилова

Ерема сидел на водительском месте, а мы с Сережей на заднем сиденье. Сережа обнял меня.

— Да ты даже и представить себе не можешь, как много ты для меня сделала! Какая же ты эгоистка?!

— Эгоистка тоже мне нашлась, — проворчал Ерема, не поворачивая головы. — А с Н. возилась как с ребенком. Ты мало что о нем знаешь, да тебе и не нужно это знать, но человеком он был опасным, черствым, и если оставалось у него еще что-то человеческого, так это только отношение к тебе.

— Я не поняла. — Я почувствовала, как кровь словно похолодела в моих жилах, и стало как-то неприятно, тревожно на душе. Я сразу же представила себе своего покойного мужа в окружении голых девиц. — Он что, изменял мне?

— Нет, он был не по этой части. Ты думаешь, как он зарабатывал свои деньги? Как устранял тех, кто путался у него под ногами?

— Ерема, пожалуйста, не надо!

— Говорю же, единственное, что было у него человеческого, так это любовь к тебе. И это несмотря на то, что он превратил тебя чуть ли не в служанку. Я, глядя на тебя, всегда удивлялся: откуда в тебе столько силы, желания жить, улыбаться, живя среди этих головорезов, таких, как и я? И ты, словно не желая замечать того, кто тебя окружает и чем занимаются эти люди, подавала им суп в тарелках из лиможского фарфора, стелила им простыни из египетского хлопка, украшала дом цветами. Ты — удивительная женщина, Соль.

Я слушала Ерему, и мне было не по себе. Я ведь и Сереже подавала суп в тарелках из лиможского фарфора, и простыни стелила из египетского хлопка. Я хотела угодить сначала Н., теперь вот Сереже. Ну и что с того? Я любила Н., иначе и не сбежала бы с ним, я доверилась ему полностью, приняла его веру, что называется, и все его грехи делила с ним поровну. А потом, когда пришла в себя после его смерти, встретила и полюбила Сережу. Жизнь для меня, к счастью, не закончилась, и силы мои душевные восстановились, душа отогрелась.

Конечно, те методы, которыми я действовала, чтобы заполучить Сережу, были, мягко говоря, странными и даже циничными для молодой влюб-ленной женщины. Я платила, по сути, за свое право находиться рядом с ним. И возможно, та любовь, которую он ко мне сейчас испытывает, замешана на чувстве благодарности за то, что я помогла ему восстановить здоровье и вернуться в профессию. По-видимому, события последних дней, да еще этот тяжелый разговор, который я сама затеяла в машине, вызвали во мне такую реакцию, такой взрыв эмоций, что вся моя жизнь представилась мне какой-то грязноватой мошеннической сделкой, начиная от моего побега из интерната и заканчивая сегодняшними попытками обрести великого, талантливого и таинственного деда в лице Вайса! Я и сама не могла понять, как же могло такое случиться, что я, как шулер, умело подтасовав факты, впечатления и подчинив их своему желанию подменить свое детдомовское детство благородным происхождением, выдумала романтическую историю любви моей бабушки с известным пианистом?!

— Останови машину! — крикнула я, напугав Ерему, который тотчас свернул на обочину и заглушил мотор автомобиля.

Я пулей выскочила из машины и помчалась куда-то вниз, в овраг, заросший черными мокрыми кустами, покрытый ледяной коркой пожухлой травы. Ботинки мои утопали в грязи.

Мое тело не подчинялось мне, мои ноги сами несли меня куда-то в поле, черно-белое в некоторых местах, еще сохранивших снег.

— Валя, ты куда? — услышала я позади себя голос Сережи.

— Соль, остановись! — орал мощным трубным голосом Ерема.

Они поймали меня и вернули в машину. Меня колотило. Я рыдала. И никто не мог понять, что со мной происходит. Все озвученные ими версии не имели ничего общего с правдой.

— Она просто перенервничала, столько на нее навалилось, — говорил Сережа, обнимая меня и пытаясь согреть своим дыханием.

Ерема матерился, вымещая свою злость и досаду ударами растопыренных ладоней по рулю, ругал Зою, выложившую всю подноготную семьи Елены Соленой. Его словарный запас (а ведь он владел не только хорошим литературным языком, ему были знакомы и многие их тех слов, которыми он на первый взгляд не должен был пользоваться, но пользовался, еще и виртуозно матерился!) не переставал удивлять меня своей многогранностью!

На самом деле в тот момент я приняла решение уйти из жизни Сережи. Навсегда. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным мне, не хотела связывать его по рукам и ногам своим присутствием. Возможно, ему нравится какая-нибудь другая девушка, из его круга, пианистка или скрипачка, неважно, — человек, который ближе ему по духу. И главное, он не будет ей ничем обязанным, что для него, я думаю, очень важно, как и для любого другого человека.

Я решила освободить его от своей навязанной ему любви и заботы.

Теперь, когда он был здоров и востребован и все его дни были расписаны, распланированы, и он мог спокойно, безбедно существовать на свои гонорары от гастролей, я решила переписать на него дом, квартиру и вернуться в подмосковную Пчелку. Или, что лучше, уехать за границу, купить дом где-нибудь на юге Франции и жить себе спокойно с Еремой, не думая ни о ком и ни о чем. Просто жить, дышать, полностью освободившись от любви.

И пусть поначалу Сережа потоскует, поскольку он наверняка привязался ко мне, как привязываются к дворняге в дачный сезон, которую после бросают на голодную смерть. Потоскует, но потом забудет меня, его захлестнет новая жизнь, новые встречи, впечатления. И он обязательно будет счастлив. Его жизнь и без того наполнена счастьем — музыкой!

Слезы душили меня, когда я представляла его жизнь без меня, вернее, мою жизнь — без него. Я видела себя сидящей на террасе большого дома где-нибудь на французской Ривьере, в кресле-качалке, с ноутбуком в руках, в тишине и покое — солнце, блеск моря, цветы в горшках; а Сережу — за белым роялем, вдохновенно исполняющим какой-нибудь фортепьянный концерт, а рядом с ним — стройную девушку, лица которой не видно, переворачивающую ему ноты.

Внезапно появившаяся икота заставляла мое тело вздрагивать с новой силой. Сережа еще крепче прижал меня к себе, поцеловал в макушку, как если бы это могло спасти меня от икоты.

Мы мчались в город, к Лизе. Какую еще информацию мне придется услышать? Сколько еще потрясений меня ждет?

В адвокатском бюро Лизы и Глафиры было по-домашнему тепло и уютно.

Глафира приготовила нам чай, словно наверняка знала, что нам нужно. Меня трясло и от холода, и от нервов, и от того, что я задумала и вынашивала в своих отчаянных планах.

Глафира выглядела отдохнувшей, спокойной и радовала взгляд своей умиротворенностью, радостной улыбкой. Даже желтый свитер ее в сочетании с зелеными шерстяными брюками казался счастливым — до такой степени я была в тот момент несчастна.

Лиза же, напротив, сидела чуть поодаль от большого стола, накрытого для нас, и с сосредоточенным видом просматривала какие-то документы.

И кто их знает, подумалось мне тогда, от чего зависит настроение наших адвокатш — от результатов их работы или от личной жизни? Моя-то личная жизнь висела на волоске.