Война упущенных возможностей - Макс Гофман

Фактические результаты моих доводов были не так велики, как я надеялся. Троцкий ограничился тем, что на следующем заседании сказал несколько ничего не значащих слов и с приемами агитатора осудил мою речь как выражение милитаризма. Но и впредь он не стал на почву практической работы и продолжал свои диалектические кунштюки. К сожалению, и Кюльман не воспользовался случаем на основании моей речи потребовать, чтобы конференция вступила наконец на путь органической работы.

Через начальника оперативного отделения я изложил генералу Людендорфу основания для моего выступления и просил его сообщить мне его мнение по этому предмету. Генерал Людендорф одобрил мой образ действий и просил меня по возможности содействовать ускорению переговоров и направлению дебатов в реальное русло. После того как мне не удалось добиться фактического успеха моим вмешательством в переговоры с Троцким, мне оставался еще другой путь: переговоры с украинской делегацией.

В противоположность Троцкому украинские делегаты от нас не отделялись. Они столовались вместе с нами в офицерской столовой и спокойно разговаривали о своих целях и желаниях. У меня составилось впечатление, что с ними скоро можно прийти к соглашению. Поэтому я предложил графу Чернину, который, естественно, являлся главным лицом в переговорах с Украиной, свое посредничество. Я исходил при этом из того взгляда, что заключение сепаратного мира центральными державами с Украиной заставит и Троцкого выйти из состояния бездеятельности. Молодые представители Киевской Центральной Рады были несимпатичны графу Чернину, и переговоры на началах равенства с Любинским и Севрюгой, едва сошедшими со студенческой скамьи, были ему неприятны. Я предложил графу Чернину уполномочить меня сначала в частном разговоре с украинцами твердо установить, на каких условиях они склонны заключить сепаратный мир с центральными державами. Граф Чернин дал мне такое полномочие.

После некоторых настояний с моей стороны оба украинца высказали свои желания. Они простирались до присоединения к Украине Холмщины, а также и русинской части Галиции и Буковины.

Ввиду того, что образование самостоятельного польского государства я считал и теперь считаю утопией, я не задумался обещать украинцам свою поддержку в отношении Холмщины. Наоборот, требование австро-венгерских областей я считал неприличным и не преминул заявить об этом обоим украинцам в довольно резкой форме. Они, по-видимому, ожидали подобного ответа – по крайней мере, они самым любезным образом ответили мне, что, основываясь на наших переговорах, они должны запросить для себя новых инструкций из Киева.

Положение графа Чернина стало в это время особо затруднительным из-за внезапной продовольственной катастрофы в Вене, случившейся благодаря непредусмотрительности австро-венгерского правительства. Чтобы дело не дошло до голода, нужно было просить помощи из Берлина. Берлин, правда, откликнулся, но тем самым у графа Чернина была отнята возможность угрожать нам впредь заключением сепаратного мира с Троцким или пытаться заключить таковой. С другой стороны, украинский мир, на который я смотрел скорее как на средство произвести давление на Троцкого, стал в качестве «хлебного мира» настоятельной необходимостью для графа Чернина. Особенно плохо для Австрии было то, что ее тяжелого положения нельзя было, конечно, скрыть от украинцев.

Тем временем новые инструкции из Киева ими были получены, и они на новом совещании мне их сообщили. Холмщина являлась conditio sine qua поп[1]. Но, очевидно, киевским властям стало ясно, что побежденная сторона не может требовать от другой уступки территории. Они отказались поэтому от Галиции и Буковины, но требовали, чтобы из этих областей была создана особая австро-венгерская имперская область под скипетром Габсбургов. Мне казалось, что украинцы не отступят от своих требований и что им совершенно ясно безвыходное положение графа Чернина. Затруднения графа Чернина были двоякого рода: если он согласится на присоединение Холмщины к Украине, то ему будет угрожать смертельная вражда поляков; если же он согласится на создание русинской имперской провинции, то тем самым внесет вопрос о праве самоопределения в самую гущу народов Австро-Венгрии, в то время как уступка Холмщины без опроса народонаселения и является как раз нарушением именно этого права самоопределения.

После двухдневного перерыва по случаю кратковременной болезни графа Чернина последний уполномочил меня продолжать переговоры с украинцами на основе их требований и, по возможности, прийти к какому-нибудь соглашению.

Тем временем переговоры с Троцким затягивались до бесконечности. По-видимому, русский народный комиссар заметил опасность, грозившую ему от наших украинских сепаратных переговоров, потому что он вдруг объявил, что украинские делегаты, которых он до сих пор признавал, не имеют права вести сепаратные переговоры от имени Украины, так как границы между Украиной и Советской Россией еще твердо не установлены. По этому и по некоторым другим вопросам он должен снестись с петербургским правительством на несколько дней, так как он должен съездить в Петербург.

Все это, конечно, не могло являться причиной его поездки в Петербург. Я полагаю, что он хотел убедиться, насколько господство большевиков утвердилось за это время в Петербурге: должен ли он, считаясь с желанием народа, действительно заключить мир с центральными державами или он может рискнуть закончить переговоры театральным жестом, действительно потом последовавшим. Кюльман поехал в Берлин дать отчет рейхстагу, граф Чернин отправился в Вену, чтобы получить одобрение для заключения мира с Украиной.

По возвращении всех участников в первых числах февраля Троцкий пустил в ход еще одно средство для того, чтобы помешать украинским сепаратным переговорам. Он привез с собой двух украинцев, Медведева и Шахрая, которых прислала не Центральная Рада, а новое большевистское правительство, образовавшееся в Харькове.

Представители Центральной Рады протестовали против этого шахматного хода, и дело дошло до довольно энергичных столкновений между украинской и русской делегациями. В превосходной речи Любинский перечислил большевикам все их грехи. Троцкий в своем ответе ограничился указанием, что власть Центральной Рады кончилась и что единственное место, где еще могут распоряжаться ее представители, – это их комнаты в Брест-Литовске.

По имевшимся у меня сведениям о положении дел на Украине, я, к сожалению, не имел оснований считать слова Троцкого несправедливыми. Большевизм победоносно распространялся; Центральная Рада и временное украинское правительство обратились в бегство.

Кюльман и граф Чернин решили держаться этого украинского правительства, несмотря на его временные затруднения. «Временными» эти затруднения были постольку, поскольку мы во всякое время могли силой оружия поддержать и снова водворить его на Украине. Поэтому они отвели новых украинских представителей, привезенных Троцким, мотивируя это тем, что сам Троцкий в начале января признал украинскую делегацию как правомочных представителей украинского народа.

Я удивлялся молодым украинцам. Они, конечно, знали, что кроме возможной помощи со стороны немцев у них ничего нет, что правительство их – одна фикция. Тем не менее в переговорах с графом Черниным они твердо стояли на своем и в своих требованиях ни на йоту не уступали.