Война упущенных возможностей - Макс Гофман

К командованию Восточным фронтом ежедневно обращались с мольбами о помощи из всех кругов русского населения. Наши делегации, посланные нами в Россию, в большинстве случаев заявляли, что мы ни в коем случае не должны сложа руки смотреть на неистовства большевиков, – но, несмотря на это, следовало признаться, что трудно было решиться нарушить уже заключенный мир и снова с оружием в руках выступить против России. Я откровенно признаюсь, что в первое время и я никак не мог примириться с таким решением.

Русский колосс в течение ста лет в политическом отношении оказывал такое давление на Германию, что нельзя было не испытывать известного чувства облегчения при мысли о том, что русское могущество на целый ряд лет уничтожено революцией и большевистским хозяйничаньем. Но чем больше до меня доходили сведения о неистовствах большевиков, тем больше я склонялся к тому, чтобы пересмотреть мое отношение к этому вопросу. По-моему, порядочный человек не мог спокойно и безучастно наблюдать, как избивают целый парод. Поэтому я завязал сношения с различными представителями старого русского правительства. К тому же настоящего мира на Восточном фронте не было: мы хотя и со слабыми силами, но все-таки сохраняли фронт против большевистских банд; со дня на день мы ждали перестрелки.

Что происходит в России, мы не знали, относительно целей чехословацкого движения у нас царило полное неведение. Как и всегда на войне, носились преувеличенные слухи об их численности и их намерениях. Рассказывали, что Англия снабжает их деньгами и что они, опираясь на Англию, собираются с востока напасть на Москву и захватить правительственную власть. В таком случае снова сомкнулось бы кольцо вокруг Германии. Поэтому с весны 1918 года я стал на ту точку зрения, что правильнее было бы выяснить положение дел на востоке, то есть отказаться от мира, пойти походом на Москву, создать какое-нибудь новое правительство, предложить ему лучшие условия мира, нежели в Брест-Литовске, – например, вернуть ему в первую голову Польшу – и заключить с этим новым русским правительством союз. Подкреплений для этого похода Восточному фронту не понадобилось бы.

Майор Шуберт, наш новый военный атташе в Москве, первым высказавшийся за решительное выступление против большевиков, полагал, что двух батальонов было бы вполне достаточно для водворения порядка в Москве и установления нового правительства. Хотя я и считал его точку зрения слишком оптимистической, но все-таки я думал, что нам вполне бы хватило для проведения этого начинания тех немногих дивизий, которыми мы еще располагали. В то время у Ленина и Троцкого еще не было Красной армии. Они были заняты разоружением остатков старой армии и отправкой ее по домам. Их власть опиралась всего лишь на несколько латышских батальонов и вооруженных китайских кули, которых они употребляли, да и теперь еще употребляют главным образом в качестве палачей.

Таким образом, по-моему, было бы легко смести большевистское правительство, если бы мы, например, продвинулись на линию Смоленск – Петербург и, заняв ее, образовали бы новое русское правительство. Последнее пустило бы просто-напросто ложный слух, что цесаревич жив, назначило бы регента – при этом я имел в виду великого князя Павла, с которым командующий Восточным фронтом завязал сношения через его зятя, полковника Дурново, – и мы перевезли бы это временное правительство в Москву. Таким образом, Россия была бы избавлена по крайней мере от невыразимых страданий, и была бы предотвращена смерть миллионов людей. Какое впечатление произвели бы эти события в Германии и на Западе, это нетрудно себе представить. Несомненно, что значение этого начинания было бы огромно, если бы только мы решились на это раньше, чем Людендорф начал свое первое наступление в марте 1918 года.

Генерал Людендорф, несомненно, не принял в соображение этих возможностей, то есть воссоздания нормального порядка на востоке, заключения союза с каким-нибудь новым русским правительством и занятия выжидательного положения на Западном фронте. Он решил добиться развязки наступлением на Западном фронте и был убежден, что оно удастся, что германские войска смогут победить. Остается невыясненным, насколько на такое решение влияло то обстоятельство, что при выжидательной тактике на западе две опасности с каждым днем становились для нас все более грозными: увеличение американских войск и страшная перспектива, что противнику удастся вырабатывать у себя наши новые газы.

Против решения наступать ни один военный критик ничего не может возразить. Вопрос лишь в том, выдерживает ли критику самое выполнение, и тут надо указать на две слабые стороны. Во-первых, наступление не было сосредоточенным в пункте, намеченном для прорыва, и, во-вторых, не были введены в дело все имевшиеся боевые силы. Избранной для наступления позицией было южное крыло английских войск к северу от Соммы; против этого пункта и нужно было бросить все наличные силы. Вместо этого наступление было произведено и к северу, и к югу от Соммы.

Появившаяся в 1922 году брошюра капитана Райта под заглавием «Как это было в действительности» показывает нам, что германское мартовское наступление все же было очень близко к победе и что мы лишь на волосок были от решительного исхода войны в нашу пользу. Но так как нам не удалось взять Амьен и тем разъединить линию английских и французских войск, то мы лишь вплотную подошли к победе, но не могли ее одержать. Судьба нашего наступления была такова же, как и многочисленных неприятельских наступлений: оно лишь вдавило фронт противника, но пробить его не смогло.

Войска, находившиеся в распоряжении Верховного командования весной 1918 года, были, бесспорно, хороши. Доказано, что коммунисты и социалисты всеми средствами старались подорвать моральное состояние войск. Однако по свидетельству сотен офицеров, которых я по этому поводу опрашивал, весной 1918 года в войсках еще не чувствовалось серьезного влияния этой агитации. Хуже обстояло дело в тылу. Распространявшийся тут яд, правда, медленно, но все же проникал в войска, и только под впечатлением длительных тяжелых боев летом 1918 года наступило разложение, которое привело к крушению самой доблестной армии в мире.

Когда Верховное командование убедилось, что оно не может взять Амьен и что, следовательно, прорыв не удастся, оно должно было бы понять, что решительной победы на Западном фронте ожидать уже нельзя. Если не удалась эта первая попытка, предпринятая с лучшими боевыми силами, то оно должно было себе сказать, что дальнейшие наступления, которые пришлось бы вести со все более и более слабыми силами, не имеют никаких шансов на успех. В тот самый день, когда Верховное командование приказало приостановить наступление на Амьен, оно обязано было обратить внимание имперского правительства на то, что нет никаких шансов закончить войну на Западном фронте решительной победой и что пора завязать мирные переговоры.

Возможно ли было заключить в апреле 1918 года достойный мир, я не знаю, но думаю, что это было возможно. Во всяком случае, он был бы лучший, нежели Версальский. Как бы то ни было, дальнейшие наступления должны были быть приостановлены. Они стоили нам страшных потерь в людях и снаряжении, которых мы больше не могли возместить. И тогда было еще не поздно осуществить планы командования Восточным фронтом насчет России. Мне кажется по меньшей мере сомнительным, чтобы у народов Антанты хватило энергии настаивать на продолжении войны, если бы мы создали в мае и июне новое правительство в России и, заключив с ним союз, держались бы оборонительной тактики на Западном фронте; наше же правительство сделало бы мирное предложение, которое гарантировало бы восстановление Бельгии и, может быть, пожертвовало бы некоторыми частями Лотарингии.