Мистическое кольцо символистов - Мария Спасская

– Она же обидится.

– А так обиделась ты, разве нет? Вон, губы трясутся, того и гляди заплачешь. Ну что, родная, завтра утром отважишься выгнать Веру Донатовну?

– А если она не придет меня будить?

– Придет.

И тут меня осенило.

– Подождите, Борис Георгиевич, это вы ее ко мне подослали?

– Надо же тебя выводить из состояния виктимности. Я не доктор Белоцерковская, я не буду с тобой церемониться.

– Опять вы наезжаете на Ладу Валерьевну. При чем здесь она?

– Ни при чем. Вообще ни при чем. То есть абсолютно.

Он развернулся и, скрипя рассохшимися половицами, прошелся по коридору до запертого на замок чулана, и, вернувшись ко мне, с напором заговорил:

– Сидела твоя Лада Валерьевна у себя в кабинете и смотрела, как ее пациентка пособничает в убийстве пожилого человека. А ведь Белоцерковской не хуже, чем другим специалистам нашей области, известно, что люди, сознательно или бессознательно избирающие роль жертвы, охотно идут на преступления. Что предполагает роль жертвы? Правильно! Установка на беспомощность. Прямо как у тебя, Софья, ты не находишь? А также нежелание изменить собственное положение без вмешательства извне – это не о тебе ли? Не говоря уже о низкой самооценке и прочих виктимных стереотипах, от которых хороший психиатр должна была тебя избавить. Твоя предрасположенность быть жертвой базируется на бессознательном чувстве вины и желании быть наказанной. Признайся, Соня, ты ведь хочешь быть наказанной?

– Что вы ко мне пристали? – едва сдерживая подступившие к горлу слезы, глухо проговорила я, непроизвольно отступая назад.

– Ну вот, опять обиделась! – обрадовался Карлинский. – Прежде всего, научись дистанцироваться от эмоций. Вместо того чтобы злиться или обижаться, сосчитай до пяти и скажи себе: «Я успокоилась. А теперь я поступлю так, как будет лучше для Сони Кораблиной». А пристал я не просто так. Нравится тебе или нет – я буду применять к тебе, Софья Михайловна, индивидуальный подход.

– Можно подумать, Лада Валерьевна не применяла.

– Я тебе открою тайну. Доктора, как правило, ставят диагнозы по произвольным критериям, полагаясь на свои субъективные суждения, исходя из того, что считать нормой. Мне отчего-то кажется, что мои критерии кардинально отличаются от критериев доктора Белоцерковской. Ты уж поверь психиатру с многолетней практикой – здоровых людей не бывает. Бывают недообследованные.

Из ванной вышел невысокий чисто выбритый шатен, тот самый, что пришел поздно вечером и, подслеповато щурясь и протирая очки уголком полотенца, без интереса проговорил:

– Доброе утро, Карлуша. Что это у вас? Сеанс психоанализа?

– Утро доброе, Витюш. Можно и так сказать.

Ну да, конечно. Витюша. Виктор Цой. А противный какой! Сразу видно, что понимает о себе слишком много. Думает, все станут восторгаться его удивительными именем и фамилией, но не на ту напал. Я из принципа не стану этого делать. Я отодвинула заносчивого очкарика в сторону и, заходя в ванную комнату, холодно проговорила:

– Доброе утро, Виктор. Простите, я могу умыться?

– Ну вот, уже лучше, – удовлетворенно кивнул дядя. – Добавь в голос сталь, и будет совсем хорошо.

И, закрывая за мной дверь ванной, усмехнулся, дернув уголком жестких губ.

– Хотя «простите» явно лишнее.

Умывшись, я пришла в общую комнату. За столом собралось нас четверо. Верховодила трапезой Вера Донатовна, заботливо расставлявшая на столе тарелки, чашки и раскладывающая приборы и салфетки.

– Ну как, Сонечка, напоминаем мы кадры из старого советского сериала про Шерлока Холмса? – заулыбалась она. – Я – миссис Хадсон, Витюша – Ватсон, а Борис Георгиевич – Холмс.

– Ага, похоже, – мрачно согласилась я.

Дядя уже приготовился к выходу и красовался в льняных штанах, должно быть, от вчерашнего пиджака, и свежеотутюженной рубашке.

– Девочки мои, как же вы похожи! – ласково проговорил он. И, встретив мой недоуменный взгляд, пояснил: – Вы обе мыслите образами кино.

И хотя я в конан-дойлевскую идиллию не вписывалась, все равно уселась на приготовленное для меня место. Напротив игриво настроенного Карлинского похлопывал чайной ложечкой по столу противный Виктор в дурацких роговых очках и мятой синей прокурорской форме. Рассматривая его, я поняла, кого он мне напоминает – актера Рыжакова в роли капитана милиции Люсина из «Ларца Марии Медичи». Был такой старый, еще советский фильм. Прав дядя, мыслю я образами из виденных когда-то кинолент. Вот и Виктор казался гостем из прошлого, по недоразумению попавшим в наши дни.

Завтрак включал в себя все ту же вчерашнюю ветчину и яйца всмятку, а также крепчайший кофе, больше походивший на нефть. Ситуацию не спасал даже сахарный песок, щедро насыпанный в чашки Верой Донатовной всем без разбору. Я морщилась, но пила.

– Что, Софья, невкусный кофеек? – усмехнулся наблюдательный дядюшка.

– Я не люблю сладкий кофе.

– Вот и скажи об этом Вере Донатовне.

– Вера Донатовна, я сладкое не ем, – извиняющимся тоном проговорила я, но, встретив суровый взгляд Карлинского, собралась с силами и сухо выдохнула в лицо сидящей рядом старушке:

– Очень прошу вас, Вера Донатовна, больше никогда мне сахар в кофе не класть. И в чай тоже.

– Не буду, если не любишь, – миролюбиво откликнулась соседка, облупливая ложечкой яйцо, и я удивилась, до чего легко быть твердой в отстаивании своих прав.

Наблюдающий за происходящим Виктор усмехнулся, поправил очки и, обращаясь к дяде, осведомился:

– Так что там, Борь, с Владиславом Яковлевым? Ты что-нибудь придумал?

– Придумал, – приосанился Карлинский, закуривая сигарету, придвигая к себе отвергнутый мною кофе и неспешно начиная его пить. – Я трудился всю ночь, перерыл интернет и обнаружил на сайте Академии Энергетических Практик Ангелины Цатурян фрагменты уроков, которые ведет тренер Яковлев. Для тех, кто не в курсе, поясню. – Он оглядел нас с Верой Донатовной. – В настоящий момент Виктор ведет дело об убийстве Ильи Панаева. Думаю, никому не надо рассказывать, кто это такой.

– Целитель, кажется, – неуверенно протянула Вера Донатовна.

– Не целитель, а биоэнерготерапевт, – со знанием дела поправила я.

– Панаев жив и здоров, и вместе со своей первой женой Ангелиной Цатурян инсценировал собственное убийство.

– Зачем? – удивилась старушка.

– Делал себе рекламу. Для этого Панаев и Цатурян использовали Земфиру Аюшеву.

– Каким же образом использовали?

– Мистифицировали. Уже после своей гибели Панаев приходил к Земфире и говорил, что смерти нет. Девушка оказалась впечатлительная, и эксперимента над психикой не перенесла. Хотя Панаев и сам стал жертвой хитрой твари – Цатурян не собиралась оставлять бывшего мужа в живых, заблаговременно позаботившись о том, чтобы панаевское имущество досталось ее сыну. Когда Панаев об этом узнал, согласился помочь взять мерзавку с поличным. Планировали задержать Ангелину Юрьевну в тот момент, когда Цатурян и ее сообщник Яковлев обнаружат свои преступные намерения и начнут Панаева убивать, но экстрасенс испугался и все испортил. И Цатурян теперь останется безнаказанной. А этого допустить никак нельзя. С Панаевым все ясно, он сам во всем виноват и получил по заслугам.