Соглядатай, или Красный таракан - Николай Семченко

Я вышла из бункера и пошла в общежитие. Дверь открыта, вахмана нет. Ни коменданта, ни русской «немки» Лены тоже нигде не было. В их комнате всё было разбросано, по всему видно: хозяева спешно собирали самые нужные вещи.

Я вышла из общежития, дошла до угла здания и вдруг услышала чистую русскую речь:

– Девушка! Ты русская?

– Да…

– В здании есть немцы?

– Нет. Всё открыто, и никого нет.

– Смотри мне! Правду говори!

– Честное слово, никого нет. Немцы от вас сбежали… А в бомбоубежище – наши девушки…

Я не видела того, с кем разговаривала: этот человек стоял в густых кустах. Вдруг откуда-то сбоку выбежало несколько солдат с автоматами. Они бросились в здание общежития. На них были темно-зелёные бушлаты, на головах – каски.

Один из пробегавших мимо солдат посмотрел на меня, и его цепкий взгляд пронзил насквозь. Он будто оценивал меня: опасный враг перед ним или случайный мирный человек, успеет ли он первым уничтожить меня или, может, я окажусь хитрее и смекалистее, чем он, – потому солдат ещё раз ощупал меня взглядом, но не так, как это мужчины делают в обычной жизни: холодные глаза обещали немедленную гибель, если я окажусь противником.

В этот день, 22 апреля 1945 года, я впервые увидела настоящее лицо войны. Она беспредельно жестока уже потому, что ломала не только физически и, не щадя, уродовала сильных и слабых, богатых и бедных, мужчин и женщин, стариков и детей – пред ней все были равны, она особенно и не разбирала, где правые и где виноватые: и те, и другие приносят ей свои кровавые жертвы…

– Что стоишь как вкопанная? – хрипло рявкнул солдат. – Своих немцев, что ли, ищешь? Усвистали они, и про тебя не вспомнили!

– Господи! Как мы вас ждали, – ответила я, – а вы кричите на меня. Чем я вас обидела?

– Война – не игра, – прохрипел солдат. – Не стой тут. Неровен час, шальная пуля угодит…

Три года жизни в лагере – это всё-таки приличный срок. Невольно возникал этот вопрос: как нас встретят там, на родине? И будем ли мы ей нужны? Обходилась же она как-то без нас в годины тяжких испытаний, и простит ли остарбайтеров?

Как только наши ребята узнали, что наши надсмотрщики покинули «Лоренц», они тут же отправились на разведку. Под зданием завода проходил туннель. Проникнув туда, ребята обнаружили склад с такими яствами, каких я и во сне никогда не видела: мясные и рыбные консервы, паштеты, плавленый сыр, шоколад, печенье, масло – в общем, всё, чего душа желает.

Девчата притащили в бомбоубежище мешок картошки и целое ведро растительного масла. Решили приготовить жаркое. А тут в гости к нам нагрянули солдаты из расквартировавшейся неподалёку роты.

– Вы какую картошку любите – на подсолнечном или сливочном масле? – спросила я у них.

– О, хорошо вы тут устроились! – переглянулись парни. – Мы вообще забыли, что такое сливочное масло…

– Да оно, так сказать, трофейное, – пошутила я. – Мы нашли тут небольшой продуктовый складик…

– И обжираетесь теперь? – спросил молодой лейтенант. – Неплохо вы тут устроились. Вся Россия в руинах, дети голодают, а немецкие подстилки блаженствуют…

– Что ты, Паша, девушек позоришь? – попытался урезонить его усатый солдат средних лет. – Они тут не по своей воле оказались…

– Их Гитлер завербовал, не знаешь, что ли? – закричал лейтенант. – Это они, паскуды, делали бомбы, которые на тебя и на меня падали…

– Постыдились бы, товарищ лейтенант, – сказала я. – Вы ведь не знаете, что мы тут пережили…

– Молчать! – лейтенант побелел лицом, его рука потянулась к кобуре, чтобы вытащить пистолет. – Да я тебя сейчас, п… рванку, в расход пущу!

Усатый солдат обхватил лейтенанта, чтобы он не смог выполнить свою угрозу:

– Остынь, Паша!

– А что вы, интересно, думали, когда с оружием отступали на восток? – спросила я. – Бросили нас, безоружных, на милость врагам… А теперь называете предателями, да?

Лейтенант перестал отталкивать от себя солдата, опустил руки и тихо, одними губами сказал:

– Ладно. Считайте, что этого разговора не было.

Он что-то ещё хотел сказать, но мучительная гримаса скривила его лицо, и лейтенант, отвернувшись, махнул рукой и выбежал из комнаты.

– Его сестру фашисты изнасиловали и убили, – сказал солдат. – Брат погиб на фронте. Неделю назад получил письмо: мать умерла, соседка пишет, что не нашлось для сердца нужных лекарств. Такие вот дела. Молодой, а нервы ни к чёрту…

А нервы стали ни к чёрту! У меня сердце чуть не выскочило из грудной клетки, когда пронзительно и резко зазвонил телефон. В благостной тишине квартиры будто мина разорвалась.

Да что же это со мной такое делается? Не переношу резких звуков, громкой музыки, визга тормозов на повороте, и терпеть не могу соседа сверху, который оставляет включенным радио на кухне – вместо будильника: ровно в шесть утра оно жизнерадостно орёт «Доброе утро!» И я слышу, как сосед грузно стукает ногами по полу, то есть по моему потолку, топает как слон, спускает воду в туалете, потом тихонько взвизгивают трубы – это он изволит умываться, бриться, чистить зубы.

Архитектор (а может, строители?) был, видно, ярым коллективистом: все соседи – это как одна семья, и каждый должен знать всё, что творится вверху, снизу, сбоку, и чтоб всё тайное тут же становилось явным. Все мы – очевидцы, вернее – слухачи, ещё точнее – соглядатаи поневоле. И чёрт бы с ним, лишь бы пространство вокруг меня не гремело, не выло, не стукало, не орало…

Телефон, однако, надрывался. Я снял трубку.

– Здравствуйте! Это Римма Петровна, из милиции…

– Здравствуйте!

– Извиняюсь за поздний звонок. Вы не могли бы завтра придти к нам?

– Нашли вора?

– Не совсем так… Это не телефонный разговор…

– Думаете, кто-то нас специально подслушивает?

– Не в этом дело… Не положено по телефону…

– Ну зачем же вы обеспечиваете мне бессонницу? Я теперь буду думать только о вашем звонке.

– Ладно, – вздохнула Римма Петровна. – Так и быть, скажу. У нас появилась одна любопытная версия. Мы её сейчас отрабатываем. И мне нужно знать, не приходил ли к вам случайно сотрудник милиции?

– Вроде нет…

– Ни участковый, ни ещё кто-нибудь?

– Участкового я и в глаза никогда не видел. Как, впрочем, и он меня: я не дебошир, не пьяница – законопослушный гражданин…

– А вы всё-таки вспомните!

И я вспомнил. А ведь действительно приходил мент! Когда какие-то придурки ни с того, ни с сего Юрку побили. Тот самый, которого я видел у «Холстена». Странный такой мент, почему-то даже не позвонил потом.

– Опишите мне его, – попросила Римма Петровна.