Изобретение прав человека: история - Линн Хант

В вопросах рабства Наполеон был до конца последовательным. Во время короткого затишья в европейских сражениях, наступившего в 1802 году, он отправил военные экспедиции в карибские колонии. Если в начале он сознательно не конкретизировал свои намерения, чтобы не вызвать всеобщее восстание получивших свободу рабов, то инструкции, которыми он снабдил своего зятя, одного из командующих экспедицией генералов, окончательно прояснили его цели. По прибытии солдаты должны были занять ключевые точки и провести рекогносцировку на местности. Затем «безжалостно преследовать мятежников», разоружить всех черных, арестовать предводителей и доставить их во Францию, тем самым убрав все помехи для восстановления рабства. Наполеон был уверен в том, что «перспектива образования черной республики одинаково беспокоит испанцев, англичан и американцев». Его план провалился в Сан-Доминго – бывшая колония объявила о своей независимости, вернув индейское название – Гаити, – но увенчался успехом в остальных французских колониях. В боях за свободу Сан-Доминго погибли сто пятьдесят тысяч человек; десятая часть населения Гваделупы была убита или вывезена с острова[200].

Наполеон пытался создать гибрид прав человека и традиционного иерархического общества, но в итоге обе стороны отвергли незаконнорожденного отпрыска. Наполеон слишком заботился о религиозной толерантности, уничтожении феодализма и равенстве всех граждан перед законом, чтобы понравиться традиционалистам, и чересчур ограничил многие политические свободы, чтобы прийтись по душе их оппонентам. Он смог заключить мир с Римско-католической церковью, однако так и не стал законным правителем в глазах традиционалистов. Для защитников прав введенное им равенство перед законом не компенсировало появление собственной аристократии и образование наследственной империи. Как традиционалисты, так и поборники прав человека объявили французского императора тираном, деспотом и узурпатором до его отречения от престола. Один из его постоянных критиков, писательница Жермена де Сталь, в 1817 году назвала единственным его наследием «еще несколько секретов в искусстве тирании». Де Сталь, подобно другим комментаторам на левом и правом фланге, называла свергнутого правителя исключительно по фамилии – Бонапарт, и никогда по его императорскому имени – Наполеон[201].

Наступление национализма

Победа сил порядка в результате оказалась эфемерной, во многом благодаря процессам, запущенным их заклятым врагом Наполеоном. В течение XIX века национализм овладел обеими сторонами – участницами революционной полемики, преобразуя дискуссию о правах и создавая новые виды иерархии, которые в конечном итоге стали угрозой традиционному положению дел. Империалистические проекты корсиканского выскочки невольно стимулировали национальные движения от Варшавы до Лимы. Куда бы он ни направился, всюду появлялись новые государства (Варшавское герцогство, Королевство Италия, Рейнский союз), новые возможности, новые враждебные чувства, подпитывавшие национальные устремления. Созданное им Варшавское герцогство напомнило полякам о прежней Польше, существовавшей до того, как ее жадно разодрали Пруссия, Австрия и Россия. Несмотря на то что новые итальянские и немецкие правители исчезли после свержения Наполеона, они показали, что национальное единение возможно. Лишив власти испанского короля, французский император открыл путь освободительным движениям в Южной Америке в 1810–1820-х годах. Симон Боливар, освободитель Боливии, Панамы, Колумбии, Эквадора, Перу и Венесуэлы, говорил на том же самом, еще только зарождавшемся языке национализма, что и его европейские коллеги. «Наша родная земля, – с восторгом восклицал он, – пробуждает нежные чувства и приятные воспоминания… Разве можно испытывать большую любовь и преданность?» В национальных чувствах заключалась эмоциональная сила, которая отсутствовала в «бумажонках», высмеянных Бёрком[202].

В ответ на французский империализм некоторые немецкие литераторы отказывались от всего французского, включая права человека, и конструировали новое понимание нации, явным образом основанное на этничности. В отсутствие единого государства-нации немецким националистам приходилось делать упор на мистический Volk («народ»), немецкий национальный характер, отличавший немцев от других народов. Первые предзнаменования грядущих бедствий заметны уже в идеях, высказанных в начале XIX века немецким националистом Фридрихом Яном. «Чем чище народ, тем лучше», – писал он. Смешение рас и народов, по его мнению, противоречит законам природы. Для Яна «священными правами» являлись права немецкого народа; французское влияние вызывало у него настолько сильное недовольство, что он призывал соотечественников вообще перестать говорить по-французски. Как и следующие после него поколения националистов, Ян выступал за создание и изучение истории родного народа. Памятники, государственные похороны и народные фестивали должны отражать исключительно немецкие, а не универсальные идеалы. В то самое время, когда европейцы вели решающие сражения против имперских амбиций Наполеона, Ян очертил границы этой новой Германии неожиданно широко. По его мнению, в ее состав должны были войти Швейцария, Нидерланды, Дания, Пруссия и Австрия со столицей в новом городе Тевтонии, который еще предстояло построить[203].

Как и Ян, большинство первых националистов выступали за демократическую форму правления, потому что она могла усилить чувство национальной принадлежности. Как следствие, сначала традиционалисты противились национализму, а также германскому или итальянскому единению, как когда-то они противились правам человека. Первые националисты говорили на революционном языке мессианского универсализма, однако отправной точкой их универсализма была нация, а отнюдь не права человека. Боливар верил, что пример Колумбии озарит путь к всеобщей свободе и справедливости; Мадзини, основатель националистической организации «Молодая Италия», заявлял, что Италия возглавит всеобщий крестовый поход угнетенных народов за свободу; поэт Адам Мицкевич считал, что поляки покажут дорогу к всеобщему освобождению. Теперь права человека зависели от национального самоопределения – преимущество неизбежно оказывалось на стороне последнего.

После 1848 года традиционалисты начали приспосабливать националистические требования, и национализм переместился с левого на правый край политического спектра. К этим изменениям привело поражение революций 1848 года в Германии, Италии и Венгрии, центральными задачами которых было национальное освобождение и установление конституционного строя. Националисты, выступавшие за соблюдение прав в новых национальных государствах, были готовы поступиться правами других этнических групп. Собрание представителей всех германских государств во Франкфурте выработало новую национальную конституцию страны, но отказало в самоопределении и автономии датчанам, полякам и чехам. Венгры, боровшиеся за независимость от Австрийской империи, пренебрегли интересами румынов, словаков, хорватов и словенцев, которые все вместе составляли больше половины населения Венгрии. Межэтническая конкуренция обрекла на провал революции 1848 года, а с ними оборвалась и связь между правами и национальным самоопределением. Национальное объединение в Германии и Италии завершилось в 1850-х и 1860-х годах посредством войн и дипломатии – предоставление индивидуальных прав никакой роли в этом не сыграло.

Некогда бурно поддерживавшие получение прав путем повсеместного национального самоопределения, националисты заняли крайне закрытую и оборонительную позицию. Эта перемена отражала масштабность задачи построения национальных государств. Представление о том, что Европа может быть аккуратно разделена на государства-нации с относительно однородным по этническому составу и культуре населением, шло вразрез с картой распространения языков.