Дым - Катя Саммер

— Я повторю вопрос еще раз, прежде чем вызвать полицию, — рычу сквозь зубы не своим голосом. — Что тебе нужно? Ты исчез. Исчез, не сказав ни слова! Ты не хотел знать меня почти четыре года, хотя я пыталась… но ты… Так что, черт возьми, тебе сейчас нужно?

Я кричу так, что некоторые прохожие оборачиваются в нашу сторону. И, кстати, с осуждением смотрят именно на меня. Они ведь не понимают! Совсем не понимают, что сейчас, еще несколько минут назад я была так невозможно близка к счастью, которое теперь ускользает сквозь пальцы.

Он, Матвей, пришел все испортить! Так с благими намерениями не приходят. Меня предчувствие никогда не обманывает, а оно вопит, чтобы прогнала его, когда тот ухмыляется ядовито.

— И что ты скажешь полиции? Что родной отец хочет ближе посмотреть на свою дочь?

— У моей, — специально делаю акцент, — дочери по документам нет отца.

— Это легко исправить ДНК-тестом.

Он шагает вперед, будто хочет обойти меня.

— Я не позволю тебе приближаться к ней, — преграждаю ему путь, — не в таком виде.

— В каком? — зло выплевывает обратно.

— Когда ты обдолбан, — не боюсь произнести вслух, хотя раньше бы промолчала. Но ведь раньше это и случалось всего несколько раз на вечеринках. Откуда мне было знать, что он этим делом серьезно увлечется. — Или ты думаешь, деньги отца опять тебя от всего отмоют? — Я злюсь, боже, как я зла. Я хочу орать, но вместо этого шиплю, как змея. — Не выйдет, ты слишком сильно запачкался. Грязи уже липнуть некуда.

Никогда даже в самых жутких кошмарах не представила бы, что наш первый после долгой разлуки разговор будет проходить в подобном тоне. Никогда бы не поверила, даже если бы мне предсказали. Я вообще верю только фактам. И факт в том, что очень долгое время я готова была простить Матвею все, лишь бы вернулся ко мне.

А вот сейчас — нет. Ни за что. Ни при каких условиях. Но он и не просит.

Сейчас, глядя на него и представляя целую кучу проблем, которые он может принести с собой, я мечтаю лишь об одном: моргнуть и обо всем забыть. Мечтаю, чтобы он скрылся с моих глаз на веки вечные и больше никогда не появлялся в нашей жизни. Я не позволю Лисе узнать, насколько жалок ее отец. Хватит с нее, что уже в три года она в курсе, что тот уехал от нас далеко-далеко. Я никогда ей не врала.

— Сделаешь еще шаг, и тебе будет… — я злюсь, а Матвей в бешенстве. У него дергается губа. Он смотрит мне через плечо, цокает.

Он смотрит на Лису.

Я сама не знаю, что собираюсь сказать. Но он делает шаг с брезгливой усмешкой, а я, не думая, бью коленом ему в пах и зажмуриваюсь, будто ожидаю удара в ответ.

Открываю глаза, лишь когда слышу хриплые стоны и отборный мат. Господи, у меня получилось! Может, это его хотя бы немного усмирит? Боже, я ведь никого никогда не била, но ради Лисы сделаю что угодно.

— Я скажу тебе только раз. Если ты будешь в таком состоянии, как сейчас, если ты будешь пытаться угрожать мне или моей дочери, ты… не смей! Не смей приближаться к нам! Я сравняю тебя с землей, — эти незнакомые слова идут откуда-то из глубины, я не догадывалась, что способна на них. — Я сделаю так, что даже твой папочка от тебя отвернется.

Я вижу, как Матвей напрягается, поэтому захожу дальше. Туда, откуда возврата не будет.

— Не нужно было бросать бедную девочку, которая пялилась в телефон на твою пьяную рожу, где ты рассказывал, как обкрадываешь отца, — я блефую. Телефон сгорел, и у меня ничего нет. Но откуда ему знать?

— Сука! — выплевывает он и приближается ко мне так стремительно. Прижимает к решетчатому забору, больно сдавливает пальцами лицо, сбивает всю спесь. Я знаю, что он видит предательскую панику в моих глазах, и от этого паникую еще больше. — Сука! — повторяет он, а затем пихается и отходит, потому что парень, проходящий мимо, останавливается спросить, все ли в порядке.

Меня откровенно трясет.

— Все нормально! — рявкает, отступает, отвратительно плюет на землю, разрушая все то хорошее, что было между нами, стирая подчистую. Он вскидывает на меня безумные красные глаза и без рук, лишь словами бьет одну пощечину за другой. — Это не последняя наша встреча, мышка. — Матвей зовет меня так же, как называл тогда, только теперь я ощущаю тошноту от одного лишь звука.

Когда он наконец перебегает дорогу на красный, садится в автомобиль и уезжает с пробуксовкой, я еще с минуту стою, пытаясь все осознать. А после… после я срываюсь с места и лечу к Лисе.

Я обнимаю ее намного дольше, чем обычно, даже малышка начинает сопротивляться. Даже воспитательница, в глазах которой утром читалось тихое презрение, интересуется, что случилось. Это так заметно?

— Нет, нет, все… в порядке.

Я выдавливаю улыбку, но вряд ли убеждаю ее в этом. Дальше заказываю такси, так как попросту боюсь ехать в автобусе. И не могу, я не могу — меня накрывает истерика, которую пытаюсь подавить. Я вызываю такси в самые пробки за бешеную цену, но мне наплевать. Прижимаю к себе Лису, даже когда водитель пытается возразить и просит усадить ее в детское кресло. Наверное, на моем лице все написано, потому что он отстает.

Я чувствую себя в безопасности только дома, когда закрываю дверь квартиры Дыма на все замки.

— Ды-ды-дым! — с порога прямо в грязной обуви Лиса мчит к нему навстречу, а у меня нет ни физических, ни моральных сил ее остановить.

Я обязательно все вымою, но позже. Сейчас я просто вспоминаю, как дышать, когда Федя подхватывает малышку и кружит, будто космонавта, которого на орбиту хочет отправить. Я просто дышу, привалившись к стене, и трясусь. Он замечает.

Дым быстро снимает с Лисы теплую одежду и обувь, затем отпускает бегать. Он подходит ко мне, но даже не успевает задать вопрос. Я сама цепляюсь за него, как за единственно возможное спасение. Пальцами безумно и бездумно перебираю футболку на спине и плечах. Его тепло успокаивает. Его тепло — вот мой дом.

— Он здесь был, — заплакав, бормочу куда-то в грудь, твердую грудь, к которой меня прижимает. — Он был! Отец Лисы. Он был у ее детского сада. И я боюсь представить, что хотел сделать.

Федя гладит меня по спине и волосам, пока я выворачиваю ему в слезах всю душу, пока бессовестно топлю в слезах его майку. Он не возражает, не останавливает, не задает вопросов, просто обнимает. Всегда, если плохо и больно. Отодвигает от себя, лишь когда я затихаю и снова могу мыслить. Смотрит в глаза и заправляет мне за уши намокшие пряди.

— Тише, малыш, тише. Давай ты выдохнешь и успокоишься, а потом мы поговорим обо всем, идет? — произносит очень спокойно, но я знаю, как обманчив может быть этот тон. Я уже чувствую, как разгорается пламя внутри него. Кусаю нижнюю губу, потому что меньше всего хочу доставить Феде новые проблемы.

Я не отвечаю на вопрос, тогда он наклоняется ближе и целует меня. Мягко. Невесомо. Ждет. А когда отмираю, шевелю губами в ответ, жестко сдавливает мой затылок и прижимает к себе. Проникает языком в рот и стирает из головы все ужасы мира.