Дарующие Смерть, Коварство и Любовь - Сэмюэл Блэк

Да ладно. Ум-то всегда при мне.

Накинув верный старый плащ, я расправил воротник, приладил гульфик, откашлялся, сплюнул и вышел из комнаты. Направляясь по улице к замку, я заметил, что уже начало темнеть.

Я потерла пемзой зубы и надушила ароматным маслом грудь. Одна служанка очистила мне лицо омолаживающим эликсиром, потом нанесла пудру и румяна, а другая тем временем расчесывала и укладывала мои волосы. Третья подпиливала и красила мне ногти. Еще две служанки принесли малиновое платье. Они помогли мне облачиться в него, потом отступили и закрыли рты ладошками.

— Ах, моя госпожа, — воскликнула одна из них. — Вы выглядите… восхитительно!

Улыбнувшись в ответ, я внимательно осмотрела себя в зеркале. Бедный посол и не догадывается, какой удар его ждет.

Вручив каждой по дукату, я отпустила девушек. Они поблагодарили меня и, хихикая, удалились.

Теперь оставалось припомнить все, что Чезаре рассказал мне об этом посланнике. Его зовут Никколо Макиавелли. Я узнала его возраст, рост, внешние данные, происхождение, семейное и служебное положение. И — главное — мне надо понять его натуру.

— Не стоит его недооценивать, — предупредил меня герцог вчера вечером. — У него острый ум. И не пытайтесь сами завлечь его… пусть он сделает первые шаги. Иначе у него возникнут подозрения…

Я вновь взглянула в зеркало и задумалась о моей новой личности. Разумеется, я уже не Доротея Караччиоло; та дама давно исчезла. Мое новое имя — Стефания Тоццони, и я незаконнорожденная дочь одной из родовитых фамилий этого города. Все это подсказал мне Чезаре; остальное я должна придумать сама.

Около часа я провела бродя по комнате, поглядывая в зеркало на Стефанию Тоццони и придумывая подробности ее жизни. Я осознала, как наскучила ей жизнь в Имоле. А кому бы не наскучила такая жизнь? Девица будет непослушной, озорной, остроумной и, возможно, не слишком целомудренной. В ее прошлом была тайная, неназываемая трагедия. Она естественно сдержанна, и на нее трудно произвести впечатление. Ей нравятся люди, способные ее рассмешить. Иными словами, она является воплощением самым смелых мечтаний Никколо Макиавелли.

Я послала слугу принести мне вина и быстро осушила пару кубков — для храбрости. В восемь вечера дворецкий пришел за мной, чтобы проводить в бальный зал.

Мы, пригибаясь, продвигались в глубину тоннеля. Влажный воздух насыщали какие-то едкие испарения, а пол покрывала предательская слизь. Пару раз я поскальзывался, и мне приходилось хвататься руками за сводчатые стены, скользкие и холодные как лед. В факельном свете я видел мелькающие мимо нас тени крыс. Звук наших шагов и солдатские голоса казались мне оглушающими. Когда мы приблизились к внутреннему выходу из тоннеля, я сказал дону Микелотто, что нам пора затаиться, чтобы не насторожить раньше времени стражников у внутреннего входа в замок. Он остановился и приказал соблюдать тишину. Мы достигли двери, первый солдат отпер ее ключом и вышел, выставив вперед меч. Теперь в темноте до меня доносилось лишь отрывистое учащенное дыхание солдат. Ведущий воин махнул рукой, показывая, что путь свободен, и мы вышли из тоннеля. Я находился в первых рядах, сразу за генералом.

Мы попали в маленькую, тускло освещенную каморку. Вся ее обстановка состояла из двух скамей и деревянного сундука. Дверь напротив служила выходом из комнаты. Мы поднимались по узкой каменной лесенке. Она спиралью уходила вверх, освещаемая лишь нашими факелами. Преодолев все повороты, мы достигли очередной двери. Она была приоткрыта, и через щель до нас доносился веселый смех. Дон Микелотто вытащил свой меч и сделал знак остальным последовать его примеру. По винтовой лестнице прокатился свистящий отзвук, замерев где-то внизу.

Генерал велел мне ждать за дверью. Кивнув, я стал разглядывать текстуру потемневшего дерева, пока солдаты гуськом проходили мимо меня. За дверью начался гвалт. Вопли, смех, мольбы, пронзительные крики. Звуки мечей, врезавшихся в деревянные и каменные части укреплений.

Или в плоть и кости…

Я опустил взгляд на руки — бледные, сплетенные, они напоминали клубок червей. Меня охватил страх. Но я напомнил себе, что страх защищал жизнь так же, как храбрость подвергала ее опасности. Страх является полезной подсознательной реакцией, а не причиной для стыда.

Шум за дверью изменился. Теперь оттуда доносился благодушный рев. Кто-то призывно выкрикнул мое имя, и я вышел из укрытия. В крепости царил хаос, и трудно было оценить общую картину в омраченном дымом воздухе, но несколько образов врезалось мне в память — цветок желтого пламени взбирался наверх с обеденного стола… безголовый человек, его руки лежат на столешнице, и сам он припал к тарелке бобов… рыдающая у очага пожилая женщина с мертвым ребенком, лежавшим у нее на руках как тряпичная кукла…

Вновь прозвучало мое имя, на сей раз гораздо громче, и я быстро вышел из очередной двери, закашлявшись от дыма, глаза мои начали слезиться. Жар огня грозил опалить меня. Я поскользнулся и глянул под ноги — лужа почти черной крови, и в центре ее жутким островком — человеческая голова. Старуха взывала к Богу:

— О Господи, почему ты покинул нас?..

— Поторопитесь, маэстро. Скоро город будет предан огню.

— Но там женщина…

Генерал ничего не сказал, лишь чиркнул указательным пальцем по своей могучей шее.

…Почему ты покинул нас?..

С грохотом мы быстро сбежали вниз по другой винтовой лестнице и вышли на крепостную стену. Мне пришлось замедлить шаг, обходя недавно разрубленные части тел. Внизу я увидел пехотинцев герцога, преследовавших стражников, фермеров, женщин и детей — солдаты хохотали на бегу, точно мальчишки, гоняющие кур. Над моей головой из окна башни повалил черный дым.

Войдя в бальный зал, я словно попал в иной мир. Большей части помещений этого дворца со светлыми голыми стенами присуща утонченная простота, но здесь стены украшали гобелены, а пол покрывал ковер из сухих лепестков роз; на окнах слегка колыхались бархатные шторы, а напротив в камине пылал жаркий огонь. Две серебряные люстры освещали танцевальный зал, хотя пока он выглядел пустынным. Возле бархатных штор собрался небольшой кружок гостей; они потягивали вино и высокомерно поглядывали на облаченных в ливреи музыкантов, которые трудились, наигрывая веселую мелодию в дальнем конце зала.

Я подошел к этой группе и разглядел их лица, два из которых, несмотря на карнавальные маски, мне удалось опознать. Мантуанский посол Капелло и секретарь герцога Агапито. Мантуанец, казалось, обрадовался, увидев меня, но самого меня разочаровало его присутствие. Я не только находил его надменным и надоедливым типом, но и надеялся, что на сегодняшний бал пригласят лишь избранных.

Капелло представил меня двум другим гостям: паре поэтов, названных им Сперуло и Джустоло. Я не слышал ни об одном из них прежде и могу сразу сказать, что они являются ничтожными бездельниками. Их наряды представляли собой разноцветные бархатные камзолы с прорезями, и оба отрастили длинную шевелюру. Сперуло — толстый коротышка, а Джустоло — тощий и длинный, как жердь, но в остальном они были похожи как две капли воды. Я сообщил им, что тоже когда-то пописывал стихи. Они окинули меня недоверчивыми взглядами, а Сперуло спросил меня, почему же, в таком случае, я закончил свой творческий путь посланником.