Кровь королей - Сурен Цормудян

Капитана ввели в подземелье. Там было несколько дверей. Зазвенели ключи, одна дверь открылась, и его втолкнули в кромешный мрак, пахнущий сыростью, плесенью и рыбой. Дверь закрылась, и вновь зазвенели ключи.

Доран мало понимал происходящее. Он лишь бездумно шагнул дальше, в глубину тьмы, и вдруг почувствовал, что наткнулся на живое.

– Ты кто такой? – послышался из мрака хриплый голос.

В стороне кто-то еще прокашлялся и шмыгнул простуженным носом.

– Я? – Вистлер тщетно силился что-то разглядеть. – Капитан галеры «Соленый ветер».

– Той, что должна была нам намедни припасы привезти? Вовремя же ты.

Раздался невеселый смешок, и снова кто-то закашлял. Послышалось шевеление еще одного человека.

– А вы кто такие?

– Мы? Хе-хе… Мы Зеленое, мать его, братство треклятых вестников.

– Что здесь произошло?

– Неужто непонятно? Нашу цитадель захватили корсары минувшей ночью.

– Кобелю тяжелее сучку брать, чем они крепость взяли, – послышался голос какого-то старика. – Сыновьям шлюх и буря ночная нипочем. Будто, наоборот, в подмогу им была.

– Много вас тут? – снова спросил Вистлер.

Он уже начал думать, что станет с его людьми. Может, если его не убили, то и им жизнь сохранят? Лишь бы дурни не вздумали драться. Не обучены они. И измотаны донельзя.

– Нас-то? Шестеро вроде. Все, кто выжил в Последнем Взоре. Так-то вот, дружище. Добро пожаловать в ад.

Сидя на верблюде, Леон то и дело оборачивался и смотрел на огромную повозку. Усыпленное чудовище с превеликим трудом удалось втащить на телегу. Колеса вернули на место, песок из-под телеги выбрали и установили стенки и прутья, превратившие ее снова в большую клетку. Пасть тирана обмотали толстой бечевой. Говорили, что тиранодракон сжимает челюсти с силой падающей горы. Но вот раскрывают пасть слабые мышцы, которым не разорвать и обычную веревку.

Всех свободных от ноши и всадников верблюдов запрягли в телегу. Среди них и верблюда того несчастного, которого съел пеший дракон.

Не хватало еще двух всадников. Их повесил перед отбытием ниччар Залманарри.

Когда охота закончилась, Леон рвал и метал. Он требовал разъяснений, как же могло статься, что лопнула тетива. Требовал найти виновных. И императорский ниччар быстро их нашел. И вздернул на ближайшем дереве, оставив тела на съедение обитателям леса.

Леон хотел наказать их сам, избить или вызвать на поединок. Быть может, выпороть. Но не лишать жизни столь постыдным способом. Однако он не возражал, не просил Залманарри остановить скорую расправу, несмотря на уговоры сквайра Брекенриджа. Тассирийцы сочли бы это слабостью. И он стоял и смотрел, как провинившихся вешают. Слушал, как они плачут и молят о пощаде. Наблюдал, как они дергаются и хрипят, изливая все жидкости, какие может излить мужчина.

Четверо слуг находилось в само́й клетке с драконом. Они расположились прямо на его спине. Спали и ели слуги по очереди. Им вменили в обязанность распознать раннее пробуждение чудовища и вонзить в него еще один отравленный болт. Чудовище, однако, мирно спало, и верблюды невозмутимо тащили повозку. Их будто вовсе и не беспокоила близость огромного плотоядного зверя. То ли они были приучены к такому, то ли их гордо поднятые морды действительно свидетельствовали о полной отрешенности от окружающего.

Леону не терпелось вернуться в Эль-Тассир. Поскорее бы окунуться в купальню и смыть с себя пыль, грязь и остатки голубой глины. Укрыться под сенью покоев от зноя. Оказаться там, где в достатке еды и питья. И конечно же, увидеть Инару.

Но огромное дремлющее воплощение ярости беспокоило его, и Леон оглядывался на проклятое чудовище, охота на которого стоила трех человеческих жизней. В ушах еще стоял звон от неистового вопля, а ноздри словно чувствовали зловонное дыхание зубастой бездны, только что поглотившей козу и человека.

Неторопливым шагом верблюд Харольда Нордвуда догнал верблюда принца.

– Твой сквайр все дуется, как обманутая девица, – усмехнулся рыцарь-охранитель, стараясь говорить так, чтобы не услышал Кристан.

– Пусть дуется. Пусть хоть лопнет, – проворчал гринвельдский принц. – Я не мог умолять Вимгарина сохранить бестолковым прислужникам жизнь. Может, он того от меня и добивался. Я же вижу, как он на нас смотрит. Плохо уже то, что Кристан начал возмущаться при ниччаре.

– Да, приговор суров. Возможно, сверх меры. Но та тетива едва не стоила жизни будущему гринвельдскому королю. Ты считаешь, что такая оплошность простительна?

– Нет. Не считаю. Их надо было наказать. Скверно то, что не дали это сделать мне. Щадить их я бы не стал, но и убивать тоже. Разве что в честном поединке.

Нордвуд покачал головой.

– Тебе, похоже, пришлись по нраву смертельные схватки?

Леон знал, к чему клонит охранитель. Первого человека он убил именно в поединке. То был один из выживших после потешного боя пленников. Император тогда предложил принцу Гринвельда решить их судьбу. И Леон даровал им жизнь и свободу в обмен на клятву отправиться в свою страну и не чинить преступлений по пути. Но один в ответ лишь плюнул в сторону принца. За это полагалась казнь. Леон отчего-то решил биться с ним. И убил. Благородная смерть, а не позорная виселица.

Принц иногда спрашивал себя, почему он поступил именно так. И ответ был прост. Леон в этой стране посол Гринвельда. И на Леона смотрят как на весь Гринвельд. Он должен был показать всем, что не боится крови. Всегда готов пролить и свою, и чужую. И отнять жизнь может сам, собственными руками, а не кивнув услужливым палачам. Он хотел, чтобы тассирийцы увидели разницу между своим напудренным изнеженным властелином и северянином, который не просто носит в себе королевскую кровь, но еще и владеет искусством воина.

Знали бы они, каким он был совсем недавно. Даже накануне отплытия из королевства. Вино, дома терпимости, продажные девки, снова вино. И ничего более. Здесь же он держался строго. Конечно, пользовался ночными услугами рабыни Шатисы, но совсем недолго. Пока его разумом не завладели мысли о наложнице императора.

Так стал ли он охочим до чужой крови? Там, в загородной резиденции императора, после потешного боя Леон, без сомнения, поступил правильно. Однако позже, разгневавшись на Кристана Брекенриджа, едва не сошелся и с ним в смертельной схватке, – помешало только вмешательство наложницы Кристана. Тогда Леон, конечно, погорячился. Но и сейчас он жаждал сразиться с бестолковыми прислужниками. Значит, он действительно кровожаден? Или это злость на весь мир за то, что его возлюбленная принадлежит другому?

Его наставник, лорд Вэйлорд, говорил когда-то: «Не ищи битвы. И не желай пролития крови. Так устроен мир, что битва и кровопролитие сами тебя найдут. И когда их нельзя будет избежать, прими это и бейся. И проливай кровь. Так устроен мир…»