Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов

Ее жизнь была четко очерчена, контурна, лишена полутонов – словно японский мультфильм или комикс.

У Риммы была небольшая коллекция манга, полсотни DivX-дисков, дюжина DVD. Впрочем, она избегала тусовок фанатов-отаку: ее раздражали девочки, выряженные зверюшками, с разноцветными волосами, в гольфиках и клетчатых юбочках. Самодеятельные группы с их чудовищным японским были смешны; щенячий восторг, пубертатные страсти, парад уродов.

Главное в аниме – двумерность, отсутствие объема.

Космические корабли из Cowboy Bebop, мутирующие мафиози из “Gungrave”, противоборствующие вампиры «Хеллсинга» лишены объема. Даже когда они двигались, они не менялись. Казалось, они замерли, а на заднем плане кто-то невидимый катит на колесиках звездное небо, провинциальные кафе и лондонские здания. Между героями и фоном все время был зазор – и этот зазор давал им свободу, делал их легкими и бестелесными.

Маме такое не объяснишь, никому не объяснишь, даже самой себе. Римма и не пытается объяснять, на вопросы мило улыбается и говорит: Мне нравится аниме, оно совсем не похоже на Голливуд.

Вполне достаточное объяснение для нормального человека.

Конечно, Мореухов полез бы спорить и сходу назвал бы десяток по-настоящему хороших голливудских фильмов – и это не считая классики! Возможно, он даже стал бы приводить примеры влияния Голливуда на аниме: возьмем, скажем, первые шесть серий “Gungrave”, точнее, серии со второй по пятую… – это, впрочем, если он видел “Gungrave”. Так или иначе, Мореухову нашлось бы что сказать, да и вообще – было бы хорошо посидеть вместе, видео посмотреть.

Впрочем, даже самому Мореухову трудно представить их рядом. Это только в кино маленькие девочки водят компанию с мужчинами за тридцать, у которых нет переднего зуба, зато есть проблемы с алкоголем и насилием. Такая пара отлично смотрелась бы в полупорнографических аниме про девочек-убийц типа «Кейт» или «Красоток-головорезов». Римма любит такое кино. Глядя на нескладных подростков в мини-юбках, гольфах, с непропорционально большими грудями, пистолетами, самурайскими мечами, базуками, огнеметами, бластерами, она по-настоящему чувствует себя девочкой.

Римма с детства хотела быть мальчиком – мальчики лучше дрались, были быстрее, злее, спортивнее. Когда узнала, что у нее будут месячные, а у них – нет, сказала маме, что мир устроен несправедливо.

Мама стала зачем-то рассказывать, как у нее самой проходят месячные, мол, это не так страшно, но Римма удивилась – к чему все это? Она ведь не сказала: Мир устроен несправедливо, потому что у женщин бывает менструация, – ей же объяснили, зачем это нужно, она не дура, понимает.

Она всего-навсего имела в виду: мир устроен несправедливо, потому что менструация будет у нее, у Риммы.

Тем более она вообще не собиралась рожать детей – и потому легко отказалась бы от тонко устроенного и хлопотного женского репродуктивного аппарата.

Хорошо, я не чувствую себя девочкой, думала она, ну мальчик из меня тоже вряд ли получился бы. Но это как-то несправедливо – не быть ни девочкой, ни мальчиком, и при этом пять дней в месяц париться, чтобы в сумочке были нужные прокладки и не протекло на одежду.

Римма не чувствовала себя девочкой, но, разумеется, вела себя как девочка – особенно на работе. Одевалась как девочка, улыбалась как девочка, читала женские журналы, красилась и душилась, а однажды, чтобы почувствовать себя настоящей девочкой, даже купила автозагар, точнее, «автобронзат», как значилось на ценнике. Но понимала – не то. Загорелая или нет, одетая так или этак, она все равно не совпадала с девочками из рекламы, с покупательницами в молодежных магазинах, с героинями женских сериалов.

А вот с японскими анимешными девочками – глаза на мокром месте, палец на спусковом крючке – совпадала стопроцентно.

Каждый день ходила в офис, улыбалась Сазонову, мечтала, что сделает карьеру, будет у нее не девятьсот, а полторы, дальше – две, а нет – уйдет с повышением в другую компанию или в соседний департамент. К тридцати станет хорошим менеджером, возьмет ипотеку, купит квартиру, к сорока получит свой отдел в цветных металлах или в нефтянке – и будет у нее все хорошо, пока нефть не кончится или мировые цены не упадут.

Эта схема была убедительной, выверенной по рекомендациям журнала «Компания» и сайта e-xecutive. Римма не сомневалась: так все и будет.

Но каждый раз, когда она пыталась представить себя вот этой сорокалетней успешной женщиной, начальницей отдела, с квартирой-машиной-дачей, – ничего не выходило. Получался тот же Сазонов, только поменьше ростом и постройней, не в костюме, а в дорогих туфлях, фирменных джинсах и пиджаке из бутика.

Выходило, что это она и есть в свои будущие сорок лет.

Знаешь, Димон, когда я пьяный, у меня отлично стоит. Жалко только, что при этом я быстро кончаю. Хотя в этом есть и своя прелесть – отстрелялся и на боковую. Я всегда считал, что девушка и сама себя развлечь может. Чай, руки не отсохли, верно ведь?

Был бы чемпионат по эротической скорострельности – у меня были бы хорошие шансы. Хотя, знаешь, мне пришла в голову мысль: мой брат мог бы побить мой рекорд.

Представь себе, вот он сидит в своей «тойоте», пытается успокоиться, руки до сих пор дрожат. Даже музыку не включает. Дух переводит. Пятнадцать минут назад он установил свой личный рекорд: кончил за девяносто секунд. Как школьник.

Думает: Эх, вот Косте бы рассказать, он бы оценил. Но Костя улетел куда-нибудь на Мадагаскар, а мне Никита, конечно, не догадается позвонить. Ну я же алкаш, пьянь, дурную траву с поля вон, куда ему со мной!

Вот Никита и сидит один, сидит и вспоминает, как все случилось.

Месяц назад в туалете гламурного японского ресторана ему в голову пришел удачный образ. Сказал Косте «это какая-то женщина из омута» – и так оно и осталось, разделилось. Отдельно – Даша, двадцать два года, сережка в брови, скобка в языке, Пауло Коэльо на книжной полке. Отдельно – женщина из омута, глубинная Дашина сущность, являющая себя только на пороге глубокого оргазма. Волны, колыхания, колебания, утробный вой и обильная влага – вот спутники женщины из омута, древней Дашиной ипостаси, до которой Никита смог дотянуться с помощью своей яшмовой флейты. Он спрашивал себя: не спит ли эта женщина из омута в сокровенной глубине каждой девушки, каждой праведницы и потаскушки, дурнушки и красавицы? Будь Никита моложе, он мог бы потратить всю жизнь на поиски ответа, а так ему оставалось только благодарить судьбу за удивительный дар, который принесла ему Даша.

Конечно, Никита понимает, «женщина из омута» – только метафора, образ внезапно распахивающейся Дашиной сексуальности. И вот сегодня он впервые обнаружил следы этой метафоры в Дашиной повседневной жизни, в будничных телесных практиках.

(Вот тут я, кажется, разошелся, говорит Мореухов. С чего бы Никите знать такие умные слова? Я и сам их почти забыл, вспомнил только потому, что перетащил архив «Художественного журнала» в туалет. Бумага, правда, неудобная – зато понтово. Ну, в общем, неважно, какими словами Никита рассказывает эту историю. Важен сюжет: в результате исследовательской работы над темой «Где же у моей любимой тело и есть ли у нее что-нибудь еще?» мой сводный брат оказался там, где оказался.)