Сергей Бондарчук. Лента жизни - Наталья Бондарчук

– Я умираю.

– Сергей Фёдорович, – вырвалось у меня, – не говорите так! Сегодня отдохнёте, а завтра всё обойдётся.

– Нет, не обойдётся. Картину пусть завершает Сергей Аполлинариевич Герасимов.

Обстановка жуткая».

Свидетелем этой драмы был и Василий Соловьёв: «Мало кто знает, что у него на картине была клиническая смерть. После одного просмотра ему стало плохо. Мы тут же в эталонном зале сдвинули стулья, уложили его. Слава Овчинников побежал в буфет, принёс бутылки с горячей водой, ими обложили Сергея. Медсестра из медпункта сделала укол, ждём “скорую”… Он пришёл в себя, сказал пару фраз, глянул на Лихачёву:

– Тань, ну что ж ты плачешь?

– Я не плачу, Сергей Фёдорович, что вы, я не плачу!

– Твои слёзы падают мне на лицо, они же тёплые.

Тут подошёл я.

– А-а, – Сергей перевёл на меня больные глаза. – Как он сказал: “Хо-о-о-лодно, хо-о-о-лодно…”

Накануне я рассказывал Бондарчуку, как народовольцы убили царя Александра Второго. Я собирался писать сценарий об этом и знал те события детально. После взрыва бомбы Александра прибило к парапету набережной. Штаны и мясо с костей ног сорвало, и царь сидел и бормотал: “Холодно, холодно…” Сергей вспомнил эту историю и повторил мне её в таких жутких обстоятельствах. Вот какой была цена “Войны и мира”».

«В тот день Серёжа обещал вернуться домой пораньше, – вспоминала Ирина Константиновна, – я ждала его, и всё время мысленно была с ним. Он долго сидел в просмотровом зале, голодный, и решил пойти пообедать. Вышел в коридор и упал, спазмы сосудов головного мозга и сердца привели к клинической смерти. “Скорая” приехала быстро, две молодые девочки спасали Сергея Фёдоровича три часа подряд, но всё-таки четыре минуты он находился по ту сторону жизни. Спасли, но он ещё долго лежал в больнице – приходил в себя. Если бы в тот день с Серёжей что-то случилось, даже не знаю, как бы я это пережила: ему тогда было всего сорок два, нашей дочери Алёне исполнился годик… Знаете, когда Сергей Фёдорович вышел из этого состояния и меня наконец-то пустили к нему, первое, что он сказал, было: “Теперь я знаю, как надо снимать смерть князя Андрея: он должен уходить не во тьму, а в свет”».

«Сергея Фёдоровича положили в больницу, и все съёмки прекратились, – вспоминал Анатолий Петрицкий. – В больницу к нему не пускали, говорили, что у него была клиническая смерть. Потом его увезли на юг, в санаторий.

Прошло месяца два. Вдруг звонит Циргиладзе:

– Кацо! Завтра приезжает Сергей Фёдорович. Встреча на Курском вокзале. Приходи обязательно!

Приехал я на Курский. На перроне полно народу – почти вся съёмочная группа. Я скромненько стою в стороне, понимая своё сложное положение. Подходит Сергей Фёдорович:

– У тебя сигаретка есть?

– Вам же нельзя курить.

Я, конечно, понимаю, что сигарета ему не нужна, курить ему ни в коем случае нельзя. Сигарету я дал. Но разве дело в сигарете? Ведь с его стороны это был акт примирения, поступок мудрого, доброго человека. Так я расценил отношение Сергея Фёдоровича ко мне тогда, так я с бесконечной сердечной благодарностью к нему вспоминаю эту историю и сейчас.

Завершающим этапом нашего труда стал объект “Пожар Москвы”. Местом съёмок была выбрана деревня Теряево недалеко от подмосковного города Волоколамска. Пока Сергей Фёдорович с первыми двумя сериями ездил в США и в Японию, шло строительство декораций на натуре. Между двумя живописными прудами была воссоздана старая московская площадка с особнячками и Сухаревой башней в центре. Здесь и должна была развернуться массовая сцена исхода русских из Москвы. Здесь же появляется французская конница. Пустили лошадей, и тут-то выяснилось, что декорация построена на болоте. Лошади и телеги увязли. Признаюсь, я даже позлорадствовал: уж как Сергей Фёдорович распекал художников Богданова и Мясникова за безответственность при подготовке места съёмок! За все муки в павильоне я был вознаграждён.

В сцене пожара Москвы есть фрагмент, когда Пьера вместе с другими пленными запрягают в телегy. Для того чтобы дорога, по которой они тащат эту телегу, казалась бесконечной и чтобы “всё вокруг горело”, мы придумали такую штуку: выложили по кругу операторские рельсы, по которым ездили на тележке с камерой, а сверху по столбу с желобами пиротехники сбрасывали горящие факелы. Например, камера следит за телегой, в которую впряжён Пьер, в этот момент между объектом съёмки и камерой возникает пылающий факел, и создаётся впечатление, что горит вся земля. Но мы не учли того, что по мере нашего кругового движения сами оказались в кольце огня. Факелы горели на расстоянии вытянутой руки. Чувствую, температура вокруг такая, что камера и плёнка могут расплавиться.

– Ребята! – кричу. – Снимай камеру, а то без техники останемся!

А камера к штативу прибита гвоздями, чтоб не трясло. Сначала работали в асбестовых костюмах, но в них очень неудобно. Сбросили костюмы, на Диме Коржихине загорелась одежда, бросились скорей тушить. Намучились мы тогда. Я припомнил картинку из военного детства: перед самым входом немцев мой родной Харьков был окутан горящей бумагой, все учреждения жгли документы. Предложил Сергею Фёдоровичу нарезать черной бумаги, и мы под ветродуями эти листочки разбрасывали – создавалось впечатление, будто снег чёрный. Массовку приглашали из соседних деревень. Девушки приезжали нарядные: ну как же, в кино сниматься! А из кадра выходили чёрные, как чертенята: ветродуи всю гарь с земли поднимали, да и саму обожжённую землю. А на последнем дубле мы сожгли декорацию Москвы полностью. Въезжали с Димой на операторской тележке в горящую фанеру и доснимали какие-то элементы для монтажа».

«Непосредственно к пожару пиротехники готовились в течение четырёх часов, – вспоминал директор картины Николай Иванов. В декорации закладывали паклю, облитую керосином. К месту съёмок согнали пять пожарных машин, оконные проёмы близстоящих домов обрабатывали асбестом и обкладывали железом. Но случилось страшное: поднялся ветер – и огонь погнало на деревню. Я тогда подумал: “Всё, отснимались, посадят нас в тюрьму”. Но трагедии, благодаря слаженной работе пожарных и пиротехников, удалось избежать».

«На съёмках некоторые технические хитрости должен предлагать оператор, – вспоминал Петрицкий. – Сергей Фёдорович всегда был открыт любому поиску, любой находке. Вот, например, эпизод атаки французов, когда Николай Ростов падает с лошади, бежит, бросает пистолет во врага и плюхается в лужу. Начало эпизода, когда вылетают всадники, мы снимали с лошади. Камера подрагивала, и в кадре то возникали, то исчезали лошадиные грива и уши. Были придуманы ещё кое-какие хитрости: как, например, мне расположиться с камерой, чтобы лошади перескакивали через аппарат и по кадру крупно проносились лошадиные копыта. А лужа была снята размыто, получился такой “импрессионистический” кадр. Смотрим материал, и Сергей Фёдорович говорит:

– С лужей здорово придумано. Настоящая творческая смелость!»

С Олегом Табаковым я встретилась во МХАТе. «Запомнилось немало, и вообще… Мукачево и Ужгород… Но это было весёлое и радостное занятие. Такой труд – тяжёлый, но весёлый.