Сергей Бондарчук. Лента жизни - Наталья Бондарчук

Вспоминаю ещё один личный опыт. Мне понадобились кадры Бородинского сражения для фильма «Одна любовь души моей». Я воспользовалась реконструкцией Бородинского сражения, которая происходит каждое первое воскресенье сентября на Бородинском поле. Фильм был малобюджетный, и это мягко сказано. Часть исполнителей играли русских, часть, в костюмах той эпохи, французов. Всего около трёх тысяч человек. У меня было два оператора. Один – на общих планах, а другого, Володю Ронгайнена, я взяла в самую гущу сражения. Чтобы слиться с действом и не нарушать картину происходящего, я была в генеральском костюме. Ко мне подскакал один из участников праздника и спросил: «Товарищ генерал, куда нам теперь?» Я натянула покрепче генеральский картуз и прокричала низким, как мне казалось, голосом: «Налево, братец, налево!»

А в памяти, сами собой, возникли стихи Марины Цветаевой:

  Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса, Чьи шпоры весело звенели И голоса. И чьи глаза, как бриллианты, На сердце вырезали след — Очаровательные франты Минувших лет.  

Последовала команда руководителей реконструкции Бородинского сражения, и вся многокопытная армада устремилась, как мне показалось, прямо на нас с оператором. Мы чудом уцелели в этот день. А в моей голове набатом гудели мысли о моём отце и его «Бородинском сражении».

Бородино

Сражение выигрывает тот, кто твёрдо решил его выиграть!

Лев Толстой. «Война и мир»

И вновь обращаюсь к воспоминаниям директора фильма, Николая Александровича Иванова: «У Толстого написано: “Бородинское сражение – лучшая слава русского оружия, оно – победа”. Для себя мы считали победой провести съёмки этого сражения. Ни Шёнграбен, ни Аустерлиц, ни пожар Москвы, никакая другая развёрнутая батальная или массовая сцена не потребовали от всего нашего коллектива такого колоссального нервного, физического напряжения, как во время съёмок сцен Бородина. Но мы, хоть и валились с ног от усталости, не унывали. В выходные дни рыбачили, устраивали футбольные матчи с командой кавалерийского полка. В футбольную команду “Войны и мира” входили и наши любимые артисты, а право первого удара по мячу всегда предоставлялось Сергею Фёдоровичу. Были у нас и свои карикатуристы, и свои стихотворцы-юмористы. Прекрасный декоратор и замечательный человек Георгий Кошелев сочинил о съёмках Бородина целую шуточную поэму. Привожу небольшой её фрагмент, посвящённый съёмкам объекта «Батарея Раевского»:

  А теперь мы в центре боя, На позиции героя, Где Раевский шефом был, Где врагов российских бил, Где снимали мы вчера С точки зрения ядра. Вырыт погреб для зарядов, Порох, ящики, снаряды. Консультанты говорят: “Очень правильно стоят! Можно к съёмке приступить, Можно камеру пустить”. Все сбежали по кустам, Бондарчук снимает сам! Грянул взрыв. Ни зги не видно, Всем досадно и обидно. Всё кругом разворотило, Конвас грязью залепило, Здесь Петрицкий, там Нахабцев, Но снимать пока боятся… С неба сыплются на нас Камни, щепки, пенопласт… Так четыре раза кряду По солидному заряду — И четыре дубля есть! Понапрасну мы боялись, Все в живых у нас остались.  

Вот так, поплевав по-русски на ладони, трудясь до седьмого пота, с весельем, находчивостью и отвагой мы осуществили съёмку этого огромного, занимающего почти всю третью серию фильма, эпизода под названием “Бородино”. А как это выдержал Бондарчук, какая от него потребовалась воля, какие поистине титанические усилия ему пришлось приложить, наверное, знал только он один. Этот великий труженик и художник. Кажется, сам Лев Николаевич Толстой, сам фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов, да и всё русское воинство, вышедшее на Бородинское поле, от генералов Багратиона и де Толли до капитана Тушина, благословляли его свыше, да и нас, грешных, тоже».

Совсем недавно я встретилась на «Мосфильме» с моим драгоценным другом, Сергеем Петровичем Никоненко. Знаю его с моих тринадцати лет, когда он, ещё студентом, играл Гамлета на сцене ВГИКа. Сергей сердечно предан Сергею Герасимову, нашему великому мастеру, и моему отцу Сергею Бондарчуку. Никоненко рассказывал мне о своём участии в фильме «Война и мир» в сценах «Бородинского сражения»:

«Удивительный был режиссёр. К сожалению, в небольшой роли, но успел посниматься у него. Вот какие должны быть режиссёры! Ну – это наша школа Сергея Аполлинариевича Герасимова… Он мне предложил, когда увидел моего офицерика, затянутого по всем правилам… Молоденький, фитюлька, такой оловянный офицерик… А Бондарчук мне говорит: “А ты можешь сыграть барышню?” Я удивился: “Как же так, Сергей Фёдорович?” – “А вот так. Вдруг штатский человек, Пьер Безухов, появился на батарее Раевского. Это всё равно как в будуар к молодой девушке пришёл гусар. И увидел её в неглиже, в лёгкой спальной одежде… Поэтому его (Раевского. – Н.Б.) это возмутило. “Господин, разрешите вас попросить с дороги… Здесь нельзя!”

Я командовал артиллерийским расчётом батареи Раевского. Световой день был короткий, а чувствительность плёнки была небольшая. И поэтому готовились ещё затемно. С самого раннего утра. Военные жили в палатках. Я приехал на съёмки ночью, и меня поселили со спортсменами. А потом, когда я сыграл, Сергей Фёдорович сказал: “Хороший ты артист…” И меня перевели в двухместный номер. По пустякам к нему не подходили, к Сергею Фёдоровичу. Потому что до меня снимался уже один мальчик в этой роли. И он его уволил. И когда меня привели, все с надеждой смотрят: как, не подведёт? Выдержит или нет? И он мне предложил: “Ну, давай я в роли полковника, такой этюд сделаем…” И я докладываю: “Товарищ Бондарчук, студент Никоненко на съёмки фильма прибыл!” Он говорит: “Хорошо. Шейте ему костюм”. Я был утверждён. Всё было сделано за два дня».

Но не все были преданы отцу, не все его любили. О «невыносимом» характере постановщика слагались легенды. Отношения в группе складывались непросто. Ушёл с картины Монахов (оператор-постановщик фильма «Судьба человека»). В процессе съёмок ушли операторы Шеленков и Чен Юлан, и главным оператором «Войны и мира» останется молодой, приглашённый на картину вторым оператором Анатолий Петрицкий.

Он мне рассказывал: «Многие интересовались, как удалось снять кадры Бородинского сражения летящей камерой. А вот так и снималось – русская смекалка да военная техника. Батарею Раевского построили в форме стрелы, как нос корабля. А сзади военные соорудили тридцатиметровую вышку, натянули тросы с оттяжкой вниз и по ним пустили камеру. Тросы натягивали два танка. Нужна была поистине танковая мощь, чтобы удержать тросы в натянутом положении, без танков они бы под камерой провисли, и ощущение полёта создать бы не удалось. Камера неслась сверху, пролетала над головами солдат, через огонь, через дым, но поначалу мы никак не могли сообразить, как же её остановить. Додумались. Для того чтобы камера остановилась и не разбилась, тросы обмотали поролоном. Работали до изнеможения, но с удовольствием. У Сергея Фёдоровича всё было придумано и разработано в зарисовках. Сначала мы жили с ним в военном лагере в одном офицерском домике. Потом для него поставили вагончик с душем, бывало, он там и ночевать оставался. Каждый вечер, чуть ли не до рассвета, мы обсуждали весь план работ на завтра, он вникал во все мои операторские тонкости, и были у нас самые тёплые, самые доверительные и дружеские отношения. У меня всегда были с собой сделанные Сергеем Фёдоровичем накануне рисунки общих планов. Поднимаемся с военными консультантами на двухметровый помост (в кино такое сооружение называется партикабль) и начинаем расставлять полкú. У каждого батальона, у каждой роты – свой командир. Допустим, на русскую сторону по тому, как наметил режиссёр, нужно 5000 человек – тут же приказ командирам батальонов, одетых в форму русской армии. Так же отдавались приказы и командирам конницы. Армия, одетая во французские мундиры, размещалась на стороне, куда светило солнце. Я попросил Циргиладзе привезти со стекольного завода зеркального боя. Раздали солдатам, чтобы они пускали в камеру солнечные зайчики, и вся французская сторона заиграла: сквозь дым поблёскивали лучики».