Встать, суд идет! - Наталья Нестерова

Петя Сомов пытался ставить в проигрыватель забубенный рок, но Таня решительно запретила. Напомнила про музыкальные эксперименты над крысами. Те, что слушали классику, прекрасно развивались и плодились. А крысы – «поклонницы» тяжелого рока не только исхудали, но перестали размножаться, постоянно пребывая в нервном возбуждении. Впрочем, и за крысами ходить не надо. Музыка-фон не должна быть зло-тревожной.

Операционных было три – анфилада больших светлых помещений. Соседнюю операционную занимали хирурги из гинекологии, они стояли по обе стороны стола, на котором лежала спящая под наркозом женщина. У гинекологов было включено радио. Для Татьяны обстановка давно привычная, а ординатор Люся, чей взгляд еще не замылился, отметила в первые дни работы:

– Нормальный обыватель грохнулся бы в обморок.

– Почему? – удивилась Таня.

– Только вообразите здесь простого человека, далекого от медицины. Что он слышит и видит? Под музыку Вивальди из человеческого тела вырезают кусок плоти и пришивают в другое место. А рядом два мужика копошатся в разверстом женском нутре. При этом радио сообщает о пробках на дорогах, и Ваня Мане шлет привет, просит песню передать. Что-то в этом есть от обморочного сюра.

Татьяна не любила праздной болтовни во время работы, но семьдесят процентов манипуляций в ходе операции – рутинные. Коллегам не хочется тупо молчать, невольно возникают разговоры на посторонние темы. И Таня их поддерживала. В ответ на Люсино замечание об обморочном сюре рассказала, как в одном из медицинских институтов, где традиционно высокий конкурс, абитуриентам прокрутили документальные ролики. Первый – бригада реаниматоров спасает человека, у которого остановилось сердце. С художественным кино это не имеет ничего общего. Звучит мат-перемат, пот льется градом по лицам врачей, под мышками у них расползаются темные пятна, конвульсивно дергается тело больного, когда бьет разряд дефибриллятора, открытый массаж сердца – все безуспешно, человек умирает. Второй ролик – про экстренную операцию при открытом переломе бедра и разрыве артерии. И теперь уже хирурги, забрызганные кровью, далеки от киношных воспитанных, вежливых врачей. Никаких тебе: «Будьте любезны, скальпель!», а весьма площадная лексика: «Вася, хрен собачий! Куда ты суешь?» Нечеловеческое напряжение, счет идет на секунды. Третий ролик – осложненные роды. Роженица полубезумна от боли, страха, ее силы на исходе, ножное предлежание плода. У врача перекошенное лицо, он орет и на роженицу, и на акушерку, рассекает промежность, льется кровь… Финал не показали. Наверное, специально, как и финал операции с открытым переломом. После киносеанса половина абитуриентов забрали заявления.

Они, Таня и коллеги, делали свое дело и обсуждали, правильный ли это ход – обрушить на вчерашних школьников, мечтающих о медицине, страшилки для непрофессионалов. Ведь не всем судьба на переднем крае жилы рвать. Кто-то должен участковым врачом трудиться, старикам аспирин выписывать или детишек от ветрянки лечить. Дерматологи-венерологи тоже славно устроились: был у тебя пациент шелудивый, как шишка, – мази прописал, стал пациент гладкий, как девичья коленка; инъекции сделали – и нет срамной болезни. Врачи всякие важны, врачи всякие нужны. Мнение Тани и ее коллег, понятно, не учитывалось. Но экспериментов с введением в профессию с помощью документальной съемки больше не проводилось. Большой конкурс – престиж института.

Две щитовидки оперировали Вероника и Петя, сменяясь в роли ведущего хирурга и ассистента. Таня находилась рядом, наблюдала. Третью щитовидку, семидесятилетней женщины, Таня оперировала сама. Узел на узле, спайка на спайке, прорастание опухоли в соседние ткани – кропотливая работа, затянувшаяся. Свету Бабкину взяли на полтора часа позже, чем рассчитывала Таня. Впрочем, пациентка все это время не тряслась от страха, а пребывала в благодушном и расслабленном состоянии благодаря введенным утром препаратам. Когда Светлану привезли в операционную, с каталки переложили на стол, музыка не играла. Это было негласным правилом: пока больной вне наркоза – никакого музыкального сопровождения. Пациент решит, что тут песни поют, а не жизни спасают. Татьяна спустила маску, чтобы Света увидела ее лицо, и показала два больших пальца: все будет отлично! Из капельницы в Светину вену струился наркотический раствор. Света отключилась со счастливой улыбкой. Пока анестезиолог интубировал больную, то есть вставлял в трахею трубку, по которой пойдет газовая смесь, Татьяна рассказывала про Светину версию происхождения ее рака. Коллеги смеялись. Операцию вел Петя.

– Ну, давай смотреть, – подбодрила его Таня, – чего там ей муж насосал и накусал.

Таня подключилась только один раз, когда Петя и Вероника ошиблись. В мелочи ошиблись, но Таня не терпела даже мелких погрешностей. Комплекс отличницы, с детства: все, за что берусь, делаю на «пять».

На завершающем этапе Таня сказала Петру:

– Хорошо поработал. Иди в отделение, мы зашьем, передохни чуток и сделай перевязки, которые не успели до операций. Семеновой из третьей палаты надо швы снять. Она будет верещать. Семенова верещит при виде клизмы. Пусть Ира ее заговорит.

Можно было не предупреждать. Ирина не хуже завотделением, а то и лучше ведала обо всех капризах пациентов. И в то же время для Ирины, медсестры-профессионала высшего класса, постоянно сменяющиеся больные стояли на втором месте. На первом – доктора, о них забота. Татьяна – вне классификации, как особо охраняемая матка в пчелином улье.

Татьяна шила виртуозно. Если у больной не имелось врожденной особенности организма к образованию рубцовых тканей, то после Таниной операции на теле у больной оставалась миллиметровая линия, первое время красноватая, а потом и вовсе незаметная.

– Смотри, Вероника! – говорила Таня. – Игла входит под углом в девяносто градусов, так легче проколоть, теперь поворот, захватываешь ткань, стягиваешь. Попробуй. Хорошо! Угол меньше, не торопись. Узел слаб. Давай заново. Теперь лучше. Ай, перетянула. Ты их чувствуй.

– Кого, Татьяна Владимировна?

– Ткань-тело, иголку и нить.

Хирургическая сестра шумно дышала носом, недовольная затянувшимся мастер-классом. И так ведь каждый раз у Татьяны Владимировны! Можно было закончить полчаса назад! Анестезиолог и его ассистентка открыто выражали нетерпение: сколько нам здесь торчать?

Татьяна не обращала внимания на их эмоции. Сколько надо, столько и будете торчать. Работать!

У Вероники получалось вполне удовлетворительно. Главное – Вероника старалась.

Ординатор Люся приплясывала на месте:

– Ну, хоть стежок! Ну, дайте пошить! Хоть узел завязать!

Татьяна разрешила после подробнейшей инструкции, которая, похоже, пролетела мимо ушей ординатора, обалдевшей от счастья. Анестезиолог и его ассистентка, хирургическая сестра, Таня и Вероника застыли над телом спящей пациентки, наблюдая, как Люся делает первый шов. Их интерес ничем не отличался от интереса людей, наблюдающих за резчиком по дереву, который впервые взял в руки инструмент. У Люси дрожали пальцы. Анестезиолог и прочие не удержались от разочарованного вздоха.