Мутные воды Меконга - Карин Мюллер

Мы с Джеем были в пути уже несколько недель. Хотя в маленьких городках вдоль шоссе № 14 было несколько почтовых отделений, я продолжала писать домой все время и передавала письма через водителей грузовиков, которые встречались нам по дороге и были рады помочь. Я знала, как дорого моей маме каждое написанное мною слово и как она волнуется, когда письма не приходят.

А она знала, как мне необходимы весточки от нее. И писала часто – длинные письма о холодных ноябрьских вечерах у потрескивающего камина, о дурацких проделках наших собак и о тысяче других вещей, связанных с людьми и местами, которые мне так хотелось увидеть снова. Эти письма, да и другие накапливались в почтовом отделении в Ханое, поджидая моего приезда. Я думала о них почти ежедневно и снова и снова проигрывала в голове тот момент, когда они наконец окажутся у меня в руках.

Мы обогнули озеро Кьем, и я увидела надпись «Бу Дьен», выложенную гранитными буквами на фасаде большого серого здания. Я слезла с мотоцикла, сказала Джею, чтобы не дожидался меня, и пробежала через фойе почтамта к окошечку с буквой «М» в отделении иностранной почты. Мои пальцы пролистывали толстую стопку, выуживая письма с моим именем на конвертах. Я вышла из дверей с делано невозмутимым видом и стала искать незанятую скамейку где-нибудь у озера в парке. Потянув за уголок случайного конверта, я разорвала его, пробежала письмо глазами, перескакивая через строчки. Потом прочла еще раз, медленнее. И еще раз, впитывая каждое слово. Наконец я отложила письмо и просмотрела даты на всех оставшихся, разложив их в хронологическом порядке. А потом остановилась на секунду: поглядела вокруг, завязала шнурки, купила воды у ближайшего торговца. И когда ждать стало уже невыносимо, разорвала уголок второго конверта…

Два часа ушло на то, чтобы прочесть все мои письма. А потом я перечитала их еще раз.

Моей первой покупкой в столице Вьетнама был фен. Не для волос, которые давно уже стали как проволока от жестких вьетнамских шампуней, а для моего драгоценного оборудования, которое отчаянно нуждалось в просушке. И для одежды, которая не видела солнца так давно, что покрылась налетом зеленоватой ржавчины. И главное, для постели. За время путешествия по центральному нагорью с его бесконечной чередой мрачных гостиничных комнат и погодой, которая с каждым днем становилась все хуже, у меня появилась мечта, переросшая в навязчивую идею: хотелось хоть раз забраться в теплую и сухую постель.

Сперва я принялась сушить одежду, натянув сырой носок на фен и включив его на малую мощность. Через секунду фен вспыхнул, разбрасывая пылающие нити вискозы во все стороны, после чего самоуничтожился, расплавив себе внутренности.

Второй фен не включился вовсе, хотя во время короткой демонстрации за прилавком работал как надо.

Третий удовлетворенно мурчал, но только в положении «холод» – правда, к тому времени я слишком перепугалась и уже не решалась направить поток воздуха на хоть сколько-нибудь ценную вещь.

С горячей водой все было иначе. Тут я не готова была идти на уступки, и когда хозяин гостиницы с сожалением сообщил, что в моей комнате водонагреватель не работает, я немедленно принялась за дело. Проблема была проста – не было пробки. Ее я быстро решила при помощи свернутой фольги от жвачки. И по глупости сообщила о своих успехах управляющему, отправившись на поиски кондиционера для волос. А по возвращении увидела, что мой замок взломан, а внесенные починки устранены при помощи монтировки и плоскогубцев.

Кондиционер для волос был не единственной роскошью, доступной в большом городе. Ханой был завален японскими компьютерными играми и карманными органайзерами, которые сигналили, деликатно напоминая о встречах и сроках в стране, где большинство населения даже часы определяли по солнцу. Если время ценилось лишь как атрибут, в ход шли русские часы – гигантские бряцающие подделки, продающиеся по довольно доступным ценам.

Я ходила по улицам, удовлетворенно вычеркивая строчки из списка покупок и таращась на небывалое разнообразие пирожных и прочих сладостей. В конце долгого дня, проведенного на рынке, я с удивлением обнаружила, что мне удалось найти крошечные аккумуляторы, которые подходили только к моей камере и, тем не менее, продавались тут на каждом углу. С не меньшим удивлением я выяснила, что тампоны в Ханое невозможно купить даже в самом шикарном отеле. В аптеке мне предложили вытяжку из геккона, действующую как афродизиак, и тонизирующее средство из оленьего рога, кодеин и валиум – по пенни за штуку, но никто никогда и не слыхал о солнцезащитных средствах; более того, к моему ужасу, они начали смеяться при одной мысли о том, что где-то может быть столько солнца. При этом в городе, где каждый год ударяли морозы, не продавались ни пуховики, ни шерстяные вещи.

Зато нашлись магазины с европейской едой. Правительство из-под пинка выдало лицензии нескольким торговцам, чтобы удовлетворить запросы туристов. В результате появилась вереница одинаковых лавочек, где продавались спагетти и суп «Кэмпбеллс», дешевое вино, швейцарский шоколад и широкий ассортимент консервированных овощей в пыльных банках, которые на местном рынке можно было найти свежими и в десять раз дешевле. Были там и приправы: кетчуп, горчица, острый и соевый соусы. Я купила кое-что и побежала домой, зажав добычу под мышкой.

Чуть позже ввалился Джей, разочарованный и с натертыми ногами, ворча что-то про ценности общества, импортирующего сыр «Эмменталь», но ни грамма марихуаны. Я же невозмутимо сидела на кровати посреди объедков скромного праздничного ужина. Шоколадка кончилась, от копченого бекона осталось одно жирное пятно, а я, сияя от счастья, за обе щеки наворачивала французский батон с горчицей. Когда кончился хлеб, я стала высасывать дешевую желтую пасту прямо из пластикового тюбика. Наконец, когда не осталось ни крошки, ни корочки, я с раздутым животом откинулась на кровать и простила себе свое обжорство.

Ведь сегодня было Рождество.

Ханой представлял собой нечто гораздо большее, чем туристическая еда и сувениры. Старый квартал города был окошком во времени и пространстве: средневековый ландшафт, где целые улицы отводились одному товару и семьи поколениями передавали друг другу секреты ремесла. Улица красильщиков – порошки бриллиантово-ярких цветов, рассыпанные по переполненным тротуарам, и торговцы, по лицам и рукам которых можно было узнать, какой товар они сегодня продали. Улица травников – калейдоскоп мешочков из плотной коричневой бумаги, наполненных узловатыми бурыми корешками и рассыпающимися в пыль серыми листьями. Улица музыкальных мастеров, торговцев лапшой, штопальщиков и ткачей.

Хотя местным лавочникам не терпелось разбогатеть не меньше их соседей с Юга, они подходили к делу совсем иначе. Сайгонские сплетники оказались правы: северяне действительно были серьезнее и, пожалуй, чуть прижимистее, однако личностными нюансами разница не исчерпывалась. На улицах Ханоя было гораздо меньше бездомных; вместо попрошайничества практиковалась всевозможная торговля, будь то спичечными коробками, бананами или одной-единственной пачкой сигарет. Даже двое слепых, которых я каждый день видела медленно прогуливающимися вокруг озера, щетинились, как ежи, всевозможными щетками и метлами. Один из них всегда был направляющим, а другой использовал свободную руку, чтобы свистеть в свисток, прежде чем перейти улицу. Казалось, им были знакомы каждая тележка, каждое место стоянки для велорикш, каждая кочка и трещина в асфальте, которые они обходили с неизменной точностью. Я некоторое время следила за ними, решив разгадать давно мучившую меня загадку: как они понимают, какими купюрами с ними расплачиваются, если во Вьетнаме все деньги одинаково истрепаны и, что самое главное, не отличаются по размеру? Через пару кварталов тот, что ниже ростом, остановился и поманил меня к себе. Я смущенно задала свой вопрос. Он рассмеялся и предложил мне подсказку: он понял, что я иностранка и женщина, по звуку моих шагов. В точности вспомнил, где я впервые его увидела, сказал, что моя камера дорогая и к тому же тяжелая и что, судя по акценту, в Ханое я меньше месяца.