Принцесса ада - Гарольд Шехтер

Прокурор начал с ключевого вопроса – сохранившихся в коронках фрагментов собственных зубов миссис Ганнесс.

– Итак, доктор, как можно было удалить мост с челюсти?

– Только распилив золотые коронки.

– Можно ли было, не повреждая коронок, освободить от них зубы?

– Это невозможно. Даже стоматолог не смог бы снять протез с челюсти в таком виде.

У Нортона не было сомнений, что искусственные зубы «отделились от челюсти Ганнесс вследствие пожара»8.

Когда через несколько минут подошла очередь Уордена, он решил зародить в умах присяжных подозрение, что ни золото, ни оставшиеся в коронках корни зубов не могли сохраниться в страшном огне и вещественное доказательство номер 16 – просто подделка.

– Мог ли огонь, который уничтожил череп, уничтожить зуб? – спросил адвокат.

– Нет, сэр, – ответил Нортон.

– А почему?

– Потому что его защищала золотая коронка.

– Могло бы золото расплавиться прежде, чем сгорел череп? – не отступал Уорден.

– Не могло.

Адвокату не удалось достичь своей цели, он понял, как написал Гарри Дарлинг, что «перекрестный допрос только упрочил позицию обвинения»9, и поспешил отпустить свидетеля.

Последней вызвали соседку Белль, миссис Флоренс Флинн. Ее показания были особенно ужасными. Женщина подтвердила, что, когда нашли первые четыре трупа, она находилась на ферме. На вопрос, видела ли она их тогда, Флоренс ответила:

– Когда их достали, я всех узнала. Они лежали на чем-то вроде матраса, мальчик был сверху, и женщина его как будто обнимала.

– Она обнимала его руками? – спросил Смит.

– Рук я там не заметила.

На этой мрачной ноте и завершилась первая неделя суда на Лэмфером.

Если верить «Уикли геральд», после показаний доктора Нортона от первоначального оптимизма подсудимого не осталось и следа. «Подавленный и мрачный», он почти весь воскресный день читал Библию, «в чем не был замечен, по крайней мере, с прошлой весны». Казалось, загнанный в ловушку, Рэй в любой момент «может расколоться и признать свою вину»1.

Трудно сказать, действительно ли Рэй впал в столь глубокое уныние, как о том писали газеты. Если это и так, то он очень быстро пришел в себя и уже на следующий день, появившись в зале суда, «выглядел вполне отдохнувшим, улыбался и кивком головы приветствовал немногочисленных друзей, которых заметил среди публики»2.

Присутствовал на суде в то утро и знаменитый Томас Джефферсон. Нет, не третий президент Соединенных Штатов, а сын одного из самых известных американских актеров девятнадцатого века Джо Джефферсона, больше сорока лет блиставшего в знаменитой драме «Рип ван Винкль». После смерти Джо его роль по наследству досталась Томасу. В тот вечер эту популярную пьесу должны были давать в театре Холла, и его приглашение посетить спектакль коллегия присяжных во главе с судьей Рихтером восприняла с благодарностью3.

Так как во время субботних слушаний допросить Флоренс Флинн адвокат не успел, в понедельник ее вызвали первой. Внезапно, прервав Уордена, присяжный заседатель Джаред Дроллингер спросил свидетельницу:

– Что вы можете сказать о весе Белль Ганнесс?

По словам Флоренс, как-то два года назад, побывав у врача, Белль сказала, что весит 280 фунтов, то есть на шестьдесят фунтов больше, чем следует из оценок доктора Грэя. Ответ Флоренс Флинн укрепил сомнения тех, кто не верил в гибель фермерши во время пожара. Ведь человек, хоть раз в жизни запекавший хороший кусок говядины, вряд ли мог представить, что такое тело способно скукожиться до семидесяти трех фунтов4.

В целом утреннее заседание было малоинтересным. Миссис Рэй Тернер, которой прокурор поручил переводить письма, адресованные Эндрю Хельгелейну, сообщила, «что они, судя по огромному количеству ошибок и полному отсутствию прописных букв, вышли из-под пера малограмотного человека». Потом слушали мистера Мэлвина Лелитера, поверенного Белль Ганнесс. Он рассказал, что подсудимый повздорил с хозяйкой из-за денег, однако при перекрестном допросе Лелитер признал, что только слышал об этом от других. Затем вызвали страхового агента Макгилла, оценившего владение Ганнесс в три-четыре тысячи долларов, и землемера Клайда Мартина, который показал на карте кратчайший путь между домом Белль и фермой Джона Витбрука5.

Когда же свидетельское место занял Асле Хельгелейн, ход слушаний резко изменился.

Вначале «потрепанный» норвежец, не упомянув о десяти годах, которые Эндрю провел в тюрьме, коротко описал его жизненный путь в Америке6. Допрос, начавшись до перерыва, продлился до конца дневного заседания. Асле рассказывал о поисках пропавшего брата, о том, как обнаружил его переписку с Белль. Ее первые письма были датированы 1906 годом и продолжали приходить, пока «Эндрю, повинуясь судьбе, не уехал на “ферму смерти”». Потом Асле пересказал содержание писем, которые он сам, пытаясь узнать, где находится брат, посылал миссис Ганнесс.

Три ее ответных письма были зачитаны вслух. В двух – от 27 и 24 апреля – она уверяла, что «Эндрю отправился на поиски проигравшегося брата» то ли в Нью-Йорк, то ли в Чикаго, а может, и в Норвегию. В третьем, датированном 11 апреля, Белль коварно пыталась перевести подозрения на «своего бывшего работника», называя Лэмфера психически неуравновешенным пьяницей, «ревновавшим ее к Эндрю Хельгелейну»7.

Письма приобщили к вещественным доказательствам, а свидетеля попросили рассказать о поездке в Ла-Порт, которую Асле предпринял, получив газетные вырезки от банковского служащего Питнера. Хельгелейн подробно рассказал о ставших уже местной легендой раскопках, в ходе которых потрясенному обществу открылись ужасы фермы Ганнесс, и о «трехфутовой яме», где Асле обнаружил тело брата8.

В тот же вечер, давая интервью Гарри Дарлингу, Асле настаивал, что раскрыты еще не все ужасы фермы Ганнесс:

– Я знаю, там еще спрятано много тел. В саду я видел подозрительное место, там никто не копал. Если бы мне дали добро, я нашел бы и другие следы преступлений этой женщины9.

По словам Асле, его брат – бывший заключенный, ограбивший и спаливший деревенскую почту и, по слухам, замешанный в конокрадстве10, – обладал чувствительной, поэтической натурой и в глубине души тосковал по красотам далекой Норвегии. Он никак не мог забыть горы и фьорды родной земли, поэтому любое напоминание о родине повергало мечтательного дакотского фермера в тоску.

Потому Эндрю Хельгелейн и повелся на хитрые уловки миссис Ганнесс.

– Она была умной женщиной, – говорил Асле, – и писала брату о том, что было ему дорого. Вспоминала норвежскую природу и обычаи. А когда призналась Эндрю в любви, он поверил, потому что находился в таком настроении, когда корка норвежского хлеба казалась ему милее американского благополучия. Пока я сам не начал переписываться с людоедкой и не нашел ее писем к брату, я этого не понимал. Она его околдовала, и Эндрю ринулся навстречу гибели, – судорожно вздохнув, добавил Асле11.