Невольники чести - Александр Кердан

…Видение лесной погони ощутилось Елизаветой Яковлевной таким реальным потому, что, ретировавшись — иначе и не скажешь — с бала, она ощутила себя в роли дикарки, убегающей от преследователей сквозь дремучую чащу. Ощутила с той единственной разницей, что она-то убегала от себя самой, от собственной памяти, которая, казалось, почила вечным сном и вдруг встрепенулась, обожгла сердце, заставила забыть этикет… И все — при виде рокового для нее человека…

Молодая генеральша быстро прошла гостиную, проскользнула к себе наверх, даже не повернув головы к любимому зеркалу, не обменявшись со своим отражением тем мимолетным и в то же время проверяющим взглядом, какой так необходим каждой молоденькой и красивой женщине. Хотя Бог свидетель, может, это и к лучшему… Зеркало явило бы сейчас Елизавете Яковлевне пылающие щеки, растерянный, мятущийся взор… Совсем как на том далеком московском балу — первом выходе в свет юной Лизы, в ту пору — Федоровой; на балу, круто и враз переменившем всю ее судьбу.

…Конечно, шестнадцатилетней Лизе уже доводилось бывать на праздниках, но только на детских, проводившихся в доме у танцмейстера или в частных домах. Чаще других устраивались такие балы в особняке будущего сенатора Алексея Логиновича Щербачева на Знаменке и в доме бывшего сибирского генерал-губернатора и дальнего родственника Лизонькиной матушки Ивана Борисовича Пестеля, что на Мясницкой улице, где совсем юной беззаботной девочкой под строгим лорнетом maman отплясывала Лиза галопы, вальсы и мазурки — то с десятилетним Павлушей, сыном хозяина дома, то с более взрослыми кавалерами. Уже тогда, на детских увеселениях, от них отбою не было.

Отпускные кадеты и гардемарины, благовоспитанные молодые люди, обучающиеся в только что образованной генерал-майором Муравьевым Московской школе колонновожатых на Большой Дмитровке, а то и какой-нибудь залетный гусар — все они были без ума от хрупкой — как раз по моде! — пусть и не очень богатой, но такой милой и кокетливой Лизы Федоровой. А сама Елизавета Яковлевна?.. Она тоже была влюблена. Влюблена со всей силою и чувством молодости, со всем романтизмом и одухотворенностью, на которые способна московская барышня, воспитанная, с одной стороны, на французских романах, с другой — в глубокой религиозности. И кто же был тем счастливчиком, кому mademoiselle Lise готова была, подобно романтической героине, прошептать: «Toute a vous…»

От бдительной maman и многочисленных ma tantes не ускользнуло, какое впечатление на юную красавицу произвел появившийся на последнем детском празднике прапорщик лейб-егерского полка Александр Иванович Нарышкин, намедни приехавший из северной столицы погостить к московским родственникам. Замечено было и сердечное влечение молодого Нарышкина к Лизе. Ничего предосудительного в том законодательницами светского этикета усмотрено не было: Александр Нарышкин — юноша прекрасный собою, скромный, благородный, принадлежал, помимо всего, к семейству обер-церемониймейстера Ивана Александровича Нарышкина, давно связанному с Федоровыми дальним родством и многолетней дружбой. Будучи старше Лизоньки всего на пять лет, сей молодой человек вполне мог считаться un ami d“ enfance и — кто знает? — если симпатия окажется прочной, обернуться для вступающей в свет барышни Федоровой выгодной во всех отношениях партией.

Более того, и матушка Елизаветы Яковлевны, и тетки, и общие их подруги, искушенные в устройстве самых невероятных свадеб, — недаром же Москва славилась своими невестами, как Петербург мостами, а Вязьма пряниками! — предприняли все возможные шаги, чтобы чувству молодых людей не дать угаснуть.

Правду сказать, особых ухищрений здесь и не потребовалось. Все сладилось само собой, быстро, к взаимному удовольствию Нарышкиных и Федоровых. Так что на первый в своей жизни взрослый бал Елизавета Яковлевна ехала уже невестой Александра Нарышкина, о чем, впрочем, родители обоих решили особо не распространяться, дабы избежать пересудов.

Бал был устроен вернувшимся из долгой заграничной поездки графом Дмитрием Николаевичем Шереметевым в его усадьбе Кусково. Для Лизы здесь все было внове. Длинная липовая аллея вдоль ухоженного пруда, великолепный парк с чугунной оградой, экзотическими строениями, оранжереями и фонтаном. Приусадебная церковь с зеленым куполом и высокой колокольней. Роскошно иллюминированный, несмотря на предзакатный час, особняк с мраморными колоннами и цокольным этажом из гранита. Мощеный подъезд. Сутолока экипажей и карет с разодетыми форейторами. И, конечно же, танцевальная зала с ослепительной — не на одну сотню свечей — хрустальной люстрой. Теснота. Множество незнакомых лиц. Сверкание драгоценностей, блеск эполет. Гром музыки и перезвон шпор… Все это смешалось в ее восхищенном, затуманенном мозгу — какое счастье быть взрослой, быть равной всем этим еще вчера таким недосягаемым дамам… Не стыдиться открытых плеч и груди. Ловить на себе восхищенные взгляды не угловатых мальчиков, а настоящих мужчин, с которыми важно раскланивается отец…

Бальная карусель так увлекла Елизавету Яковлевну, что она не заметила, как к ней протиснулся Александр Нарышкин, — а ведь еще пару часов назад она ехала сюда с одной только надеждой увидеться с ним! Раскланявшись с родителями Лизы, он обратился к ней:

— Ma chere, позвольте представить вам моего доброго товарища… — Нарышкин чуть отступил, пропуская вперед ладно скроенного молодого человека в зеленом преображенском мундире. — Граф Федор Иванович Толстой!

Молодой человек, тряхнув смоляными кудрями, склонил голову и прищелкнул каблуками.

— Je vous ai beaucoup admiree ce soir, mademoiselle, — произнес он бархатным голосом и вскинул черные, блестящие, как от вина, глаза.

Елизавета Яковлевна встретилась с этим сумасшедшим, притягательным взглядом и залилась краской, не найдя что ответить на столь прямолинейный комплимент.

— Лиза, умоляю вас, будьте осторожны… Наш граф владеет наукой обольщения не хуже, чем шпагой… — натянуто улыбнувшись, предостерег Нарышкин.

— Merci, mon ami, voila une reputation qui me manquait, — мгновенно отпарировал Толстой, не преминув одарить Лизу еще одним восхищенным взглядом. Впрочем, Елизавете Яковлевне хватило и первого…

Из любимых романов Лиза знала, что случаются в жизни человека моменты, которые круто изменяют судьбу, толкают на самые неожиданные поступки, нередко приводят к гибели или потере репутации… Что-то похожее, догадывалась она, происходит сейчас с нею самой. Но, отбросив отрезвляющую формулу «Я погибаю…», девушка не сделала даже попытки спастись. Она забыла обо всем. Весь вечер говорила и танцевала с одним графом, улыбалась только ему. Из состояния, похожего на гипноз, ее не вывели ни упреки maman, ни сердитые взгляды Александра Ивановича. Даже брошенное им в сердцах: «Coquette!» — не задело ее, а уход с бала вконец рассерженного Нарышкина не произвел на Елизавету Яковлевну никакого впечатления. Граф отныне владел ее сердцем безраздельно.

Когда ехали домой с бала и maman стала выговаривать ей, упрекая дочь в нарушении всех правил светских приличий и безрассудстве, Елизавета Яковлевна и не подумала оправдываться.

— Je suis jeune, je suis heureuse, j’ai des succes, voila pourquoi l’on m’envie, — неожиданно сообщила она, чем привела родителей в полнейшее замешательство.