Невольники чести - Александр Кердан

— Mademoiselle, c’est impossible… — только и сказал отец. А матушка отвернулась к окну, не проронив больше ни слова до самого дома.

Родители приложили все силы для спасения чести семьи. Толстому, спустя два дня появившемуся у Федоровых, было отказано в приеме. Нарышкин, несмотря на увещевания родных, не приезжал сам. Так и не простившись с Лизой, он уехал в полк. А еще два месяца спустя до Москвы дошло известие, что Александр Иванович убит на дуэли графом Толстым. Смерть жениха долго скрывали от Елизаветы Яковлевны, пока одна из кузин, посвященная в сердечные тайны Лизы, под «великим секретом» не проговорилась ей.

Считая себя главной виновницей трагедии, Елизавета Яковлевна слегла. Три дня она была в нервической горячке и, по мнению домашнего лекаря, едва не отдала богу душу. А поправившись, словно состарилась сердцем. Перестала походить на прежнюю Лизу — веселую, беззаботную, общительную. Сделалась добровольной затворницей, выезжая только в церковь да к одной-двум родственницам. Подумывала даже уйти в монастырь, да не хватило решимости…

Так, страдая и раскаиваясь, прожила молодая Федорова несколько месяцев. Вот тогда-то и посватался к Елизавете Яковлевне новоиспеченный генерал Кошелев.

Усмотрев в предложении камчатского губернатора перст Божий, родители Лизы, отчаявшиеся было устроить ее судьбу, тут же дали согласие на этот брак. Елизавета Яковлевна к воле родителей отнеслась с удивительным смирением, то ли решив не огорчать их более, то ли искренне надеясь на краю отеческой земли забыть прежнюю свою страсть и неотступные печали. И это, надо заметить, почти удалось ей. Живя на Камчатке с таким славным и мужественным человеком, каким оказался ее супруг, Лиза изо всех сил старалась не вспоминать о прошлом. И мало-помалу прошлое стало отпускать ее. Немало споспешествовал этому опасный случай с кашалотом, когда молодая генеральша была на волосок от гибели. Чудом оставшись цела, она восприняла спасение как свидетельство небесного прощения.

Да, здесь, вдали от Москвы и суетного света, Лиза Кошелева была почти счастлива. Ведь, как говорит Шатобриан: «Il n’est de bonheur que dans les vois commune». По крайней мере, сама Елизавета Яковлевна так хотела верить в это. И верила, верила до сегодняшнего вечера, когда на балу столкнулась со своей нежной и мучительной памятью в лице графа Толстого. Встреча эта, как мы знаем, одним махом разрушила крепость, годами возводимую ею в своем сердце, повергла Елизавету Яковлевну в какой-то мистический ужас и заставила скрыться паническим бегством.

Действительно, «tel j’etais autrefois et tel je suis encor»…

3

— …Красивые женщины в старости бывают так же глупы, как в молодости были красивы. Вы знаете, майор, красота хороша лишь в одном случае: когда она себя не замечает.

— Дорогой граф, о какой красоте мы ведем речь? Если вы о госпоже Кошелевой, так, на мой взгляд, сия дама — просто фарфоровая кукла. Холодная и оттого — противная. По мне, куда милей крепостные девки… Сущий восторг, доступность и доброта, не отягченная образованием и этикетом… Что, в принципе, в темноте и незаметно…

— Да, русские девки хороши. Незатейливы и, главное, — чистоплотны! А вот насчет нашей милой генеральши позвольте с вами, Ермолай Иванович, поспорить… Не стоит принимать проявление du comme il faut за душевную холодность, равно как и желание нравиться — еще не повод считать обладательницу этой привычки blasee.

— Так, по-вашему, она — кокетка? Осторожнее, мой друг! Желание нравиться — женская форма властолюбия…

— Вот тут вы абсолютно правы… Женщина действительно отдается в плен только тому, кем на самом деле жаждет повелевать. Я, как вам известно, человек не пугливый, и все же один страх во мне живет… Это боязнь женской тирании…

— Тирания… Не говорите это слово так громко, не то нас с вами заподозрят в симпатии к Буонапарте! Ну а женщины… Их оковы, мне чудится, вам в ближайшее время не грозят…

— Кто знает, майор… Кто знает…

Этот философский диалог, протекавший между графом Федором Ивановичем Толстым и майором Ермолаем Ивановичем Фридерице во дворе комендантского дома несколько минут спустя после исчезновения с бала Елизаветы Яковлевны, неожиданно перешел в иную плоскость:

— А вы, сударь, не отказались бы хоть на часок очутиться на месте нашего гостеприимного губернатора, — голосом змия-искусителя вдруг спросил майора Толстой, — само собой разумеется, не в роли владыки земель камчатских, а наедине с его, как вы изволили выразиться, «фарфоровою куклой»?..

Не ожидавший подобного вопроса, Фридерице вспыхнул до корней волос. То ли от удовольствия, то ли от стыда, коим, надо заметить, неизменный собутыльник графа вовсе не отличался.

— После столь долгого поста и общения с одними туземными образинами, которые для меня все одинаковы: ни кожи, ни рожи… Очень может статься… Да что там… Конечно же. — Тут тучный и лысеющий Фридерице, очевидно представив себя на месте Кошелева в интимной обстановке, захохотал так, что в наступившей между танцами паузе привлек внимание окружающих. Впрочем, ненадолго.

Снова зазвучал импровизированный оркестр. Закружились разгоряченные вином и танцами пары. Праздник продолжился своим чередом… А майор неожиданно успокоился, отер платком ставшее похожим на вареную свеклу лицо и сказал уже вполне серьезно:

— Оставим шутки, граф. Сия добыча — не про меня…

— Отчего же?

— По двум обстоятельствам…

— Вы говорите загадками, Ермолай Иванович.

— Никаких загадок. Все ясно как Божий день! Ежели генеральша и в самом деле кукла, то я, хоть спали ко всем чертям всю эту деревню, хоть сам сигани в костер, ее фарфоровое сердце не отогрею… Когда же, напротив, госпожа Кошелева — дама благородная и неприступная, для покорения сей крепости у меня недостанет ни молодости, ни денег, ни обстоятельств… Давайте лучше выпьем!

Толстой, не колеблясь, последовал приглашению. Выпив, граф ненадолго умолк, а потом заговорил бесстрастно, но на ту же тему:

— Воля ваша, сударь… Я же из игры выходить не намерен… Не в моих правилах, да и победа слишком очевидна… Более того, что бы вы сказали, предложи я вам сейчас пари, в коем фантом выступила бы наша хозяйка, а наградой победителю — ящик португальского?

— Извольте, поручик! Пари — дело святое! Но каковы будут условия?

— Немного терпения, дорогой мой Ермолай Иванович! Об этом мы непременно поговорим… Однако отойдем куда-нибудь в сторону. Пари у нас конфиденциальное, а здесь так много чужих ушей…

— Не узнаю вас, граф. Откуда такая скромность?

— Вы еще много нового можете узнать обо мне, дорогой майор…

— Неужели?..

4

Что бы там ни говорили материалисты о вторичности человеческого сознания, интуиция в очередной раз не подвела графа Толстого. Разговор Федора Ивановича с майором Фридерице и в самом деле был услышан некоторыми из гостей. Как бывает всегда на многолюдных сборищах, кто-то не обратил на сказанное двумя офицерами внимания, кто-то не придал услышанному значения. Однако нашелся человек, которому слова графа о пари, в коем предметом спора стала бы Елизавета Яковлевна, запали глубоко в душу.