Больше чем слова - Рокси Купер

В 23.13 раздается негромкое «дзинь». Это Стефани.

«Сообщение от Стиви: Я знаю, что эту группу ты, возможно, не знаешь, но стихи…»

Ссылка на видеоролик YouTube перебрасывает меня к трем девушкам, которые идут по аэропорту, ролик перемежается сценами из фильма. Этот фильм под названием «На самом деле любовь» меня не один десяток раз заставляли смотреть за прошедшие годы, как правило, на Рождество. Песня – «Слишком поглощен тобой» группы «Шугарбейбс».

А я своей песней хочу сказать все до последней капли. Это нечто драматичное и эпическое. Я спрашивал себя, не слишком ли это, но она как будто подходит моему нынешнему состоянию… в этот момент. И я хочу, чтобы Стефани знала.

Введя в тело сообщения ссылку на видео, я добавляю фразу:

«Мне нужна твоя любовь…»

Нажав «Отправить», я знаю, что на целый год это все. Надеюсь, ей понравится. Песня передает абсолютно все, что я хочу и что мне нужно сказать в этот момент. Слушая ее, я вспоминаю лицо Стефани, ее кожу, волосы, думаю о том, что чувствую рядом с ней и как никто и ничто не давал мне почувствовать такое прежде.

В этом ролике есть что-то от старой школы. Голос солиста похож на жидкий бархат. Учитывая тот факт, что он живьем поет перед аудиторией, поразительно, насколько хорошо у него получилось.

«Освобожденная мелодия» Райтес Бразерс говорит все, что я должен сказать.

Сентябрь 2012 года

Стефани

Последовательность всегда одна и та же. Она никогда не меняется.

Больше всего меня пугает, насколько верно она отражает то, что на самом деле случилось. Словно бы мой мозг запечатлел каждую деталь того, что произошло за те двадцать минут, сохранил, впитал, как губка поглощает воду.

Я всегда ненавидела уроки французского. На них мне было скучно до слез, и я никогда в его изучении не преуспевала. Какие-то предметы тебе даются, но языки – это явно не мое. Мне казалось, это сущая муштра. Правила и все такое. Только что кончилась большая перемена на ланч.

Снаружи стоял лютый мороз, начали падать гигантские снежинки, снег шел все быстрее и гуще. Школа выглядела такой красивой в эту погоду, – впрочем, она в любое время года смотрелась красиво. Уверена, родители именно за это и платят такие деньги: элитная школа у реки, с плакучими ивами и скамьями, на которых можно сидеть, читая Байрона, отличный пейзаж в любую погоду. В дни открытых дверей, надо признать, она производила впечатление.

В классе, когда мы вошли, было холодно, даже серые шерстяные колготки оказались недостаточно толстыми, у меня все равно мерзли ноги. Я завернулась в темно-синий блейзер в попытке сохранить тепло. Заплетенные в косу длинные светлые волосы свесились мне через плечо. Я как раз достала учебники и пенал, когда в класс вошла миссис Сомерсон и сказала, что ей надо со мной поговорить. Как будто никакие неприятности мне не грозили, ведь она даже раздвинула губы в улыбке. Но улыбка была не счастливая, а скорее из разряда «ах ты бедная девочка».

Выходя из класса, я чувствовала, что все на меня смотрят, и недоумевала, в чем же дело. Почему меня забрали с урока французского языка в 13.23 в пятницу, 3 декабря 1993 года, когда идет снаружи снег?

Ни с того ни с сего меня пронзила догадка, что случится нечто важное, меня захлестнули дурное предчувствие и паника. В коридоре, ведущем в кабинет директрисы, было жутковато тихо, с каждым шагом эхо от стука ее каблуков отдавалось от стен. Изо всех сил стараясь ступать вдоль линии между двух старых половых досок, я решила, что это странно, ведь никогда раньше со мной такого не случалось. Я никогда не бывала в ее кабинете, я не знала, чего ожидать. Такого следовало бояться. Дверь была огромная и темная, с золотой табличкой, на которой значилось ее имя. Повернув тяжелую латунную ручку, она толкнула дверь и пропустила меня вперед.

Едва я увидела его в кабинете, я все поняла.

Папа сидел на краешке дивана: глаза красные, кулаки стиснуты, подбородок опирается на руки. Подняв голову, он увидел, что я переступила порог, и встал, стараясь не плакать.

Я услышала, как за мной захлопнулась дверь. В помещении было тихо. Мое дыхание стало более тяжелым и глубоким. Я начала задыхаться от ужаса и немыслимого горя.

– Она умерла, да? – спросила я.

Тут силы папе изменили, и он разрыдался.

На этом моменте я всегда просыпаюсь.

Когда у меня самой появился ребенок, я заново стала горевать по маме. До тех пор я не вполне понимала, через что она прошла как мать, ей было двадцать семь, когда она меня родила. Когда родилась Эви, я начала ценить то, что она делала для нас, жертвы, на которые ради нас шла, ответственность, которую на себя взяла, чтобы мы выросли полноценными личностями. Но главным образом позаботиться о том, чтобы мы чувствовали себя любимыми.

Я все еще думаю о ней каждый день.

Мне больно, когда подруги говорят, мол, ходили выпить с мамой кофе. Мне хочется плакать, когда я вижу, как гордые бабушки толкают перед собой детские коляски с внуками. Мне так хочется просто позвонить маме и попросить заглянуть. Мне хочется задать ей уйму глупых вопросов: «Вот так надо купать детей?», «Как лучше всего заставить срыгнуть?», «Я хоть что-нибудь правильно делаю?».

Меня повысили до «директора по маркетингу». В реальности это сводится к новому титулу и прибавке к зарплате за ту же работу. Папа однажды притащил меня к себе в кабинет и сказал, что я заслужила это упорным трудом. Нет, я, конечно, много тружусь, но я только что вышла из декретного отпуска, поэтому он скорее хотел повысить мою самооценку, чтобы убедиться, что я не впаду в какую-нибудь постнатальную депрессию, и ничего больше.

После рождения Эви я вернулась на работу на неполную ставку. Всего три дня в неделю. И даже так кажется, что чересчур. Посмотрим, как пойдет. Мне ненавистно от нее отрываться. Такое ведь напряжение, верно?

Женская власть! Феминизм правит миром! Почему наличие детей должно рушить женщине карьеру?!

Правда в том, что я сомневаюсь, хочу ли вообще работать. Я бы предпочла сидеть дома с Эви, смотреть, как она растет и учится. Обнимать ее, наблюдать, как меняется ее мордашка. Она только-только начинает ходить. Цепляясь за диван ради равновесия, бросается почти бегом по комнате, и несет ее только инерция. Я улюлюкаю, хохочу и хлопаю, следя за ее пробежками. Мы визжим и хлопаем, и она попадает мне на колени. Я всякий раз плачу. Моя маленькая девочка. Она так гордится собой.

Я хочу смотреть, как Эви все делает в первый раз. Но Мэтт настаивал, чтобы я вернулась на работу. У меня не было сил ему сопротивляться. А потому на три дня в неделю Эви отправляется в детский сад. Я чувствую себя ужасно виноватой. Но когда ты женщина, что бы ты ни сделала, все будет скверно, правда? Если работаешь, то пренебрегаешь ребенком. Если сидишь дома, запускаешь себя и свою карьеру. Так или иначе, тебе не победить.