Кровавое безумие Восточного фронта - Хельмут Нойенбуш

20 июля 1944 года произошло покушение на Гитлера. В тот день ворота казармы наглухо закрыли и никого не выпускали. Да и в нашей казарменной жизни произошли кое-какие перемены. Теперь даже вермахту предписывалось приветствовать друг друга нацистским приветствием, как в СС, что казалось нам слишком обременительным — приходилось перестраиваться. Пехотинцы получили укороченные кожаные сапоги со шнуровкой, а прежние неудобные солдатские кованые сапоги канули в прошлое. Первоначально нас перебросили в 126-ю пехотную дивизию в Эстонию. Между тем Красной Армии удалось создать несколько плацдармов южнее Варшавы на западном берегу Вислы — обстановка стремительно менялась. Военная подготовка необстрелянной молодежи подходила к концу, а переброска на Вислинский фронт, напротив, приближалась.

В погожие летние вечера я болтался по Нойхаузу, разглядывая памятники архитектуры и дворец. Боже, какой прекрасной и богатой впечатлениями могла бы быть жизнь без войны! В пивных солдатские жены или невесты прощались со своими возлюбленными и самыми дорогими людьми. Кто знает, надолго ли? Возможно, и навсегда. Мысль не из приятных.

Отправка во фронтовые части произошла незамедлительно. Меня вновь назначили связным при штабе 2-го батальона 18-го пехотного полка ополчения. Командиром батальона был гауптман Хойсель. Район боевых действий — Баранувский плацдарм на западном берегу Вислы, южнее Варшавы. Следующим крупным городом был Радом, расположенный севернее Келецких гор. Наступление русских на этом участке несколько замедлилось. Линия фронта не была сплошной, не имела хорошо оборудованных в инженерном отношении позиций и проходила через небольшие городки. Гражданского населения в этом прифронтовом районе почти не было. Приходилось ежедневно укреплять линию обороны, поэтому все были заняты рытьем окопов и траншей. Позади нашей линии были выставлены щиты с надписями по-немецки и по-польски: «Стой! Линия фронта! Стреляют без предупреждения!» Но невзирая на это, у нас на позиции постоянно околачивались женщины, главным образом пожилые. Потом их приходилось отправлять восвояси — ничего не попишешь — война. Лишь после того, как мы заметили, что польки перебегали к русским и в деталях описывали, где, мол, эти чертовы фрицы, тогда мы стали с ними построже. Русская артиллерия понемногу начала обстреливать наши оборонительные позиции. Визиты местных прекратились — слишком стало опасно.

Мы, искушенные фронтовики, разумеется, были заняты постоянными поисками всего, что оказалось бы полезным для работы и, уж конечно, съестного. В расположенном неподалеку фруктовом саду поспевали сливы. Мы притащили железные кастрюли и сварили в них отличное сливовое варенье. Мы смешивали и сливовый сок в пропорции один к одному с водкой, эту смесь мы окрестили «Вислинским ликером», который всем пришелся по вкусу. Ну а варенье с удовольствием намазывали на хлеб.

Позади, вплотную к нашей пока что временной позиции примыкала деревенька, хоть и небольшая, но с костелом. И мы с одним из моих товарищей однажды выбрались туда осмотреть храм. Костел оказался внутри довольно скромным. Интерес представлял орган. Большие мехи из натуральной кожи надувались с помощью насоса, приводимого в движение педалями, а положенный сверху тяжелый камень сжимал воздух, подавая его в трубы органа. Неприхотливая, но зато весьма надежная конструкция. Я немного играл на аккордеоне, и не смог удержаться, чтобы не сесть за орган и исполнить что-то веселенькое. Жест с моей стороны, мягко говоря, неуместный, но зато вполне мирного характера. Лето 1944 года подходило к концу, дни стояли солнечные и жаркие. Со свободой передвижения в прифронтовой зоне можно было распрощаться. Мы соединяли ходами сообщения землянки. В нашей землянке для связных мы из всякого случайно найденного барахла соорудили маленькую, но вполне пригодную для приготовления еды и обогрева печь, не позабыв и запастись дровами — как-никак, приближалась осень. Передвигаться вне позиции становилось рискованным — вполне можно было попасть под минометный обстрел. Мы, успевшие пообтереться на войне, которым не чуждо и приворовать, притащили с близлежащего поля картошки, которую нагло выкопали саперными лопатками. Русские, на глазах у которых все это происходило, не отказали себе в удовольствии ахнуть по нам пару раз из тяжелого миномета. Когда дым от взрыва рассеялся, мы с радостью отметили, что все целы и невредимы. Картошку удалось спасти, и ее хватило всего на сковороду; какой вкусной показалась жаренная на маргарине даже без лука картошка! Лука нигде не удалось раздобыть. Жара по-прежнему не спадала, и кое у кого из наших началось расстройство желудка. Причиной тому были, вероятнее всего, мясные консервы, явно подпорченные, которыми нас снабжали. Выбирать ведь не приходилось.

Мы, связные, знали как свои пять пальцев все окопы и ходы сообщения нашей позиции. Гауптман Хойсель велел мне однажды нарисовать приблизительную схему позиций батальона, включая все землянки и ДОСы. Что касается оружия, то пехотинцам теперь выдали современное, короткоствольное оружие. «Sturmgewehr 44» со слегка изогнутой обоймой на 30 патронов, с возможностью ведения как одиночного огня, так и очередями. Старые карабины отслужили свой срок, их передавали ополченцам.

Линия фронта у Баранувского плацдарма понемногу укреплялась. Спустя 2 или 3 недели участия в боевых действиях нас сменили, направив в близкий тыл на несколько дней отдохнуть, помыться и переодеться в чистое. Хоть и с некоторыми ограничениями, мы все же могли передвигаться. Так, однажды разузнав о деревенском празднике с танцами и музыкой, мы отправились в пивнушку в расположенном неподалеку местечке. С двумя друзьями мы даже рискнули потанцевать. Тогда я пригласил на танец симпатичную польку, и мы стали танцевать. Потом я вдруг заметил, как остальные молодые люди вместе со своими подружками все плотнее придвигаются к нам и, бросая на нас недобрые взгляды, начинают окружать. Поняв, в чем дело, я вполне корректно завершил танец, и мы убрались подобру-поздорову. Не было никакого настроения устраивать потасовку, ибо мы были без оружия. Вот так и завершилась наша вылазка в мирную жизнь в самом конце войны.

Вернувшись на наши позиции, мы убедились, что артобстрелы русских с каждым днем усиливаются, теперь они вели огонь даже в темное время суток. Но к атакам противник не переходил. Видимо, решили взять нас измором. Мы думали и гадали, сколько еще они будут продолжать подобную тактику. Очень коварно действовали русские, обстреливая из своих, как они их называли, «сорокапяток» — небольших пушек, стоявших сразу же за их линией обороны. Выстрел, и тут же разрыв. Даже не остается времени опомниться. В ясную погоду прилетали одномоторные, частично бронированные самолеты-штурмовики Ил-2, сбрасывали на нас мелкие осколочные бомбы и обстреливали из пулеметов. Если кто-нибудь из нас засматривался вслед улетавшему Ил-2, тот рисковал получить «прощальный салют» от стрелка, сидящего позади пилота и спиной к нему. От наших доблестных люфтваффе, увы, мы больше не получали поддержки. Вследствие острой нехватки боеприпасов мало было толку и от нашего артиллерийского дивизиона. Превосходство Красной Армии в тяжелых вооружениях оборачивалось ежедневными потерями личного состава как убитыми, так и ранеными. Убитых, как правило, доставляли на куске брезента только к утру. Гауптман Хойсель отправил в полк зашифрованную телефонограмму о потерях. Ряды рот редели непрерывно, а замена приходила скудная; соответственно, удлинялись и сроки боевого дежурства в окопах у пулеметов.