Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

– А вы? – отрывисто спросила она.

Он не сразу ответил, занятый своей тяжеловесной шубой, которую тщательно застегивал. Дезирэ взглянула из-под ресниц на медленно двигавшиеся руки и худое волевое лицо, обожженное солнцем и снегом.

– В Кенигсберг и Ригу, – ответил он.

В глазах Дезирэ, обыкновенно столь ласковых и веселых, блеснул огонь, похожий на луч ревности.

– Ваше судно? – резко спросила она.

– Да, – ответил он, но тут вошел хозяин харчевни и сообщил, что сани ждут их.

Шел снег, и свистящий, порывистый ветер несся по долине Вислы из Польши и с далеких Карпат, заставляя двух спутников скорчиться в санях и делая дальнейший разговор немыслимым, даже если бы и было о чем говорить.

Они застали Барлаша лежащим на прежнем месте – на полу, у печки. Он вскочил с быстротой человека, привыкшего к короткому и прерывистому сну, и стал отряхиваться, точно собака с длинной шерстью. Он не обратил никакого внимания на д’Аррагона, а только вопросительно посмотрел на Дезирэ.

– Это был не капитан? – спросил он.

Дезирэ отрицательно покачала головой. Луи стоял у двери, отдавал приказание хозяйке гостиницы, ласковой померанке, чистой и медлительной, относительно приличного помещения для Дезирэ до следующего утра.

Барлаш подошел совсем близко к Дезирэ и, толкнув ее локтем, с преувеличенным лукавством шепнул:

– Кто же?

– Полковник Казимир.

– С казной из Москвы? – спросил Барлаш, наблюдая за Луи одним глазом, чтобы убедиться, что он их не слышит. Неважно было – слышит он или не слышит, но Барлаш происходил из крестьян, которые всегда шепотом говорят о деньгах. И, когда Дезирэ кивнула головой, он оборвал разговор.

Вошла хозяйка и сообщила Дезирэ, что ее комната готова. Затем она ласково напомнила, что gnadiges Fraulein[15] нуждается в покое и сне. Дезирэ знала, что Луи тотчас же отправится в Кенигсберг. Девушка спрашивала себя: увидит ли она его еще когда-нибудь, может быть, годы спустя, когда все это будет казаться сном? Барлаш, шумно дыша на свои отмороженные пальцы, исподтишка наблюдал за ними. Дезирэ как-то странно пожала руку Луи и, ни разу не обернувшись, вышла за хозяйкой из комнаты.

Между тем остатки французской армии дошли до Немана – узкой извилистой речки, у которой шесть месяцев тому назад величайший в мире полководец сказал: «Мы переправимся здесь».

Туда переправилось четыреста тысяч человек, а назад вернулось только восемьдесят тысяч. Двенадцать тысяч пушек было оставлено позади, и из них около тысячи – в руках неприятеля, остальные же утонули. Сто двадцать пять тысяч офицеров и солдат было убито в сражениях, другие сто тысяч погибли от холода и давки у Березины. Даже у Немана они боролись между собой за место на мосту, между тем как могли свободно пройти по льду.

Русские взяли в плен сорок восемь генералов, три тысячи офицеров, а сто девяносто тысяч солдат затерялись в молчаливой белой северной Империи, и их больше никто не видел.

Когда отступавшие подходили к Вильне, холод резко усилился, убивая людей так, как первый мороз убивает мух. Когда же французы покинули Вильну, русские были рады найти в ней убежище, и Кутузов ввел в нее сорок тысяч человек – все, что осталось от двухсоттысячной армии. Он не мог продолжать преследование и послал вдогонку горстку казаков да немногих легкомысленных молодых людей, называвших себя арьергардом. Кутузов был стар, ему оставалось жить всего три месяца, но он сделал свое дело.

Ней, храбрейший из храбрых, оставшийся один в России с семьюстами иностранными рекрутами, собранными с больших дорог для того, чтобы разделить славу с единственным маршалом, вернувшимся из Москвы с незапятнанным именем, – Нэй и Жирар последними перешли через мост, бросая вызов своим врагам, которые, выгнав последних французов за границу, бросились отдохнуть на окровавленный снег.

Вдоль берегов Вислы, от Кенигсберга и Данцига до самой Варшавы (эта ленивая река на Последнем суде, наверное, принесет больше мертвых, чем всех остальных), беглецы брели домой.

Русские остановились на своей границе, а Пруссия все еще была дружественна Франции и носила эту маску еще три долгих месяца, когда она наконец приняла сторону России для того только, чтобы снова быть побитой Наполеоном.

Мюрат находился с императорским штабом в Кенигсберге, где император оставил его главнокомандующим, но он уже думал о своем, залитом солнцем королевстве в Средиземном море, о своем покое. Через несколько недель и ему пришлось запятнать свое имя.

– Я передаю командование вам, – сказал он принцу Евгению, а пасынок Наполеона доказал, как не раз еще доказывал, что близость к великому человеку способствует собственному величию.

– Вы не можете его передать, – возразил он. – Один только император имеет на это право. Вы можете сбежать ночью, и тогда высшее командование перейдет ко мне на следующее же утро.

Что сделал Мюрат – всем известно.

Макдональд, покинутый Йорком и прусскими войсками, отступал с остатками десятого армейского полка, не зная, будут ли еще Кенигсберг и Данциг в руках французов, когда он доберется до них. По его пятам шел Витгенштейн, который держал связь с императором Александром и Кутузовым в Вильне.

И Макдональд, как шотландец и одновременно француз, в критический момент развернулся и побил Витгенштейна. Он казался бульдогом среди пораженной паническим страхом своры, который оборачивался назад, огрызался и дрался, между тем как его товарищи, поджав хвосты, со всех ног бежали прочь. Таких было трое: Ней, Макдональд и принц Евгений Богарне. Наполеон находился в Париже, с дикой поспешностью собирая новую армию, с которой ему еще предстояло напустить страха на Европу. А Рапп, упорно укреплявший свой замерзший город, знал, что он должен во что бы то ни стало удержать Данциг, этот отдаленный аванпост на Северном море, отрезанный от всякого подкрепления, в сотнях миль от французской границы, почти на тысячу миль от Парижа.

В Мариенвердере Барлаш и Дезирэ окунулись в толпу, которая всегда сопровождает прибытие или уход военного отряда. Большинство солдат были молоды и смуглолицы. Они казались веселыми и выкрикивали приветствия, на которые Барлаш отвечал довольно сухо.

– Это итальянцы, – сказал он своей спутнице. – Мне знакомы их говор и манеры. Нам, северянам, они кажутся детьми. Посмотрите на того, который пляшет. Должно быть, наступил праздник. Какой сегодня день?

– Сегодня Новый год, – ответила Дезирэ.

– Новый год, – повторил Барлаш. – Хорошо! А мы в пути с шести часов, а я забыл вам пожелать…

Он остановился и весело посмотрел на лошадей, которые сделали более сорока миль с тех пор, как покинули свою конюшню в Торне.