Справедливость. Как поступать правильно? - Майкл Сэндел

Кант предлагает несколько вариантов или формулировок категорического императива, которые, по его мнению, сводятся к одному и тому же.

Первый вариант Кант называет формулой универсального закона: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»[174]. Под «максимой» Кант подразумевает правило или принцип, который придает поступку разум. Кант говорит, в сущности, следующее: нам следует поступать только на основании принципов, которые мы могли бы сделать всеобщими, не впадая при этом в противоречия. Чтобы понять, что имеет в виду Кант в этом, надо признать, абстрактном тексте, рассмотрим конкретный моральный вопрос: «Правильно ли давать обещание, которое, как вы заранее знаете, не сможете сдержать?»

Кант иллюстрирует категорический императив примером соблюдения обещания. Предположим, я отчаянно нуждаюсь и потому прошу вас одолжить денег. Я прекрасно знаю, что вернуть долг в обозримом будущем не смогу. Нравственно ли брать в долг, делая ложное обещание быстро вернуть его; обещание, которое, как я знаю, мне не выполнить? Согласуется ли ложное обещание с категорическим императивом? Кант говорит: нет, определенно, нет. Способ понять, что ложное обещание противоречит категорическому императиву — попытаться универсализировать максиму, на основании которой я собираюсь поступить[175].

О какой максиме в данном случае идет речь? Иногда она звучит так: «Всякий раз, когда человек остро нуждается в деньгах, ему следует просить в долг, обещая погасить этот долг, даже если он знает, что не сможет сделать это». Кант говорит: если вы попытаетесь сделать эту максиму всеобщей и одновременно действовать на ее основании, вы столкнетесь с противоречием. Ведь если каждый станет давать ложные обещания всякий раз, когда люди нуждаются в деньгах, никто не будет верить таким обещаниям. Фактически обещания исчезнут; универсализация ложных обещаний подорвет обещания как институт. Но тогда попытки занять деньги под обещание вернуть долг будут тщетными, даже иррациональными. Этот пример показывает, что давать ложные обещания морально неправильно, и противоречит категорическому императиву.

Некоторые люди находят эту версию категорического императива неубедительной. Формула универсального закона определенно напоминает «моральный бромид», которым взрослые потчуют детей, нарушающих порядок или говорящих не в порядке очередности: «А что, если так делал бы каждый?» Если все лгут, никто не может полагаться на слова других, отчего будет хуже всем. Критики настаивают, что если это то, что говорит Кант, то он, в конечном свете, выдвигает логический довод: надо отвергать ложные обещания не в принципе, но из-за возможных вредных последствий таковых обещаний.

Это возражение против Канта отвел не кто иной, как Джон Милль. Но Милль неверно понял позицию Канта. По Канту, понимание возможности универсализации максимы, на основании которой действует и продолжает действовать человек, это не способ размышления о возможных последствиях. Это — тест на понимание, соответствует ли данная максима категорическому императиву. Ложное обещание морально неправильно не потому, что оно явно подрывает доверие в обществе (хотя оно вполне может подрывать доверие). Ложное обещание морально неправильно потому, что, предлагая его, человек ставит свои потребности и желания в привилегированное положение (в данном случае потребность в деньгах) по сравнению с такими же потребностями и желаниями других людей. Тест на универсализацию указывает на мощное моральное требование: это — способ проверки, не ставит ли человек свои интересы и особые обстоятельства выше интересов и обстоятельств всех других людей.

Во второй предложенной Кантом формулировке моральная сила категорического императива становится очевиднее. Кант дает формулу, согласно которой целью нравственного поступка является человечество. Кант вводит вторую формулировку следующим образом: моральный закон нельзя основывать ни на каких конкретных интересах или целях потому, что в этом случае закон будет относиться только к человеку, цели которого положены в основу такого закона. Но положим, что имеется нечто такое, существование чего обладает абсолютной ценностью, как цель сама по себе. Тогда в нем, и только в нем могло бы заключаться основание возможного категорического императива[176].

На вопрос о том, что могло бы иметь абсолютную ценность, быть целью само по себе, Кант отвечает: человечество. «Я утверждаю, что человек и вообще всякое разумное существо существует как цель сама по себе, а не только как средства для любого применения со стороны той или другой воли»[177]. Кант напоминает: это фундаментальное различие между личностями и вещами. Личности — рациональные, мыслящие существа. Они обладают не только относительной ценностью, но, если угодно, и абсолютной ценностью; ценностью, внутренне присущей людям. То есть мыслящие существа обладают достоинством.

Размышления в этом ключе приводят Канта ко второй формулировке категорического императива: «Совершая поступки, всегда исходи из отношения к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого как к цели и никогда — как к средству»[178]. Это — формула человечества как цели.

Снова рассмотрим ложное предположение. Вторая формулировка категорического императива помогает нам понять, с несколько иной точки зрения, почему это предположение неправильно. Когда я обещаю кредитору погасить долг, я надеюсь занять деньги, зная, что не могу вернуть долг, я манипулирую кредитором. Я использую его как средство восстановления своей платежеспособности, а не отношусь к кредитору как к цели, которая заслуживает достоинства.

Обратимся к примеру самоубийства. Интересно заметить, что и убийство, и самоубийство противоречат категорическому императиву, причем по одной и той же причине. Мы часто рассматриваем убийство и самоубийство как поступки, в моральном отношении коренным образом различные. Убийство другого человека — это лишение его жизни против его воли, а самоубийство — вопрос выбора, который делает сам человек, решающийся свести счеты с жизнью. Но выдвинутая Кантом идея отношения к человечеству как к цели отвергает убийство и самоубийство на одном основании. Если я совершаю убийство, я отнимаю чью-то жизнь в моих собственных интересах — скажем, для того чтобы ограбить банк или упрочить свою политическую власть или чтобы дать выход своему гневу. Я использую жертву как средство и отказываюсь относиться к этому человеку как к человечеству, как к цели. Вот почему убийство нарушает категорический императив.