Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан

Кончал, запивая последний толчок в мое тело — глотком виски.

Наклонялся и шептал:

— Люблю. Люблю тебя. Люблю. — И вдруг: — А ты меня нет.

Глаза вдруг мгновенно стали трезвыми, а взгляд — неуютным.

— Гер… — я свела колени, а он сделал шаг назад от стола.

— Скажи это, — потребовал он.

Расстегнутая ширинка, мятая рубашка, взлохмаченные волосы — все это никак не мешало ему сейчас выглядеть властным, злым и холодным.

Пугающим.

Требовательным.

— Скажи!

Я лежала на столе, упираясь каблуками в его край, закрыв ладонями лицо, которое почему-то стало очень мокрым. И не могла.

Эти слова застряли в горле черствыми ржаными крошками. Ни проглотить, ни выплюнуть.

Мой последний стыд и последняя вина.

Говорят, что мужчина изменяет только телом.

А женщина — только душой.

Произнести эти слова означало окончательно рухнуть в пропасть моего греха.

Герман смотрел на меня, и в черноте его взгляда таилось что-то страшное

Будто чудовище из «Аленького цветочка» свернулось вокруг умирающей розы и готовилось умереть само, если не услышит волшебного заклинания.

Сейчас. Как всегда

— Как всегда?.. Я домой, ты домой?

Герман словно не слышит мои слова. Глушит мотор, барабанит пальцами по рулю и ждет.

Он останавливается всегда на одном и том же месте за пару метров до двери. Здесь высокая береза и крыша подъезда перекрывают вид из окна. Можно долго сидеть в машине, не решаясь попрощаться. Договаривать не договоренное. Целоваться.

Наше маленькое лукавство.

Мы не прячемся ни от кого, не прощаемся за два квартала, не стараемся находить места, где не встретим знакомых. Но все-таки помним о том, что наши отношения — запретны. И лучше лишний раз не дразнить судьбу.

— Как всегда, — говорит Герман, глядя перед собой.

Он не тянется меня поцеловать, но я отстегиваю ремень безопасности и ловлю его лицо в ладони, чтобы поцеловать самой.

— Люблю тебя, — говорю, неотрывно глядя в его черные глаза, в которых разливается та же печаль умирающего чудовища, что в тот вечер, когда я не смогла ему признаться.

Но ощущение, что уже поздно, не хочет меня покидать.

Мы потеряли что-то очень важное и теперь все катится под уклон.

Еще несколько секунд, чтобы собраться с силами — и я распахиваю дверь машины и спешу к подъезду.

Игорь уже в курсе, что Анюту нам не отдали, а вот детям он почему-то не сообщил, и Макар с Никитой даже заглядывают мне за спину, когда я захожу домой. Ищут обещанную маленькую девочку, которая будет жить с нами.

— Я потом все объясню, — говорю им. — А пока…

Недалеко от вокзала в том маленьком городе обнаружился на удивление интересный железнодорожный музей. Деревянные паровозы со всеми детальками, аккуратно раскрашенные вагоны и даже маленькие, размером с лего-человечков куколки в железнодорожной форме продавались там по цене китайского барахла.

Я, разумеется, и думать не думала, что мне удастся перебить увлечение пиратами, но не купить такой подарок не могла.

Игорь стоит в дверях, смотрит, как я снимаю туфли, вешаю сумку в шкаф. И застываю напротив, не зная, что делать. Надо бы поцеловать, расспросить, как прошла командировка, узнать, что натворили близнецы, но мое желание восстанавливать наши отношения куда-то испарилось.

Даже не знаю, кто же в этом виноват. Неужто Герман?

И то, что он снова со мной — хотя мы понятия не имеем, что нам делать дальше.

Двое суток в поезде мы снова вели себя так, словно у нас впереди все время мир. Разгадывали кроссворды, играли в слова, пили чай с печеньем, читали — я детектив в яркой обложке, купленный на вокзале, он Пруста с экрана телефона.

Ну и любили друг друга.

Взглядами. Прикосновениями.

Жаркими фантазиями.

На столике у окна, стоя у двери, на широкой полке в такт перестуку колес.

Засыпали тоже вместе, и одной полки на двоих нам вполне хватало.

Теперь я стою перед мужем и впервые чувствую себя настолько грешной. Куда больше изменницей, чем всегда. Словно все, что было последние полгода — было случайностью. И только в поезде я наконец впервые изменила сознательно и окончательно.

— Что ж, — говорит наконец Игорь, отталкиваясь от стены и направляясь на кухню. — Ты все равно не хотела эту девочку. Надеюсь, теперь ты счастлива.

— Да, не хотела! — бросаю ему в спину. — Но я хотя бы попыталась! Я ты вообще слился.

— У меня была командировка! — он говорит чуть громче из-за того, что я все еще в коридоре, но это уже крик.

— Как удобно! Командировка именно в тот момент, когда решается судьба нашей семьи!

Прохожу за ним на кухню, но не сажусь, а остаюсь в дверях, скрещивая руки на груди.

Игорь, как назло, включает чайник, плиту под кастрюлей с супом, вытяжку и телевизор.

Словно для того, чтобы и дальше иметь повод орать.

— Я был на работе! Надо было отказаться? Вообще-то я там деньги зарабатываю!

— А я, что — фантики?!

Мне тоже приходится повысить голос, чтобы перекричать шум. Никто из нас не хочет скандала, но он получается сам собой.

— Не фантики! Но ты нужна детям! — Игорь резко двигает сквородку, она ударяется о кастрюлю, и по кухне разносится гулкий звон. — Ты их не видишь даже толком! Мать ты или не мать?

— Я их, на минуточку, родила! — вспыхиваю я. — И они навсегда — моя кровь и плоть. О них есть, кому позаботиться! Я работаю в том числе и для этого — чтобы они видели во мне мать, а не цепную собаку, которая срывается от усталости!

— Твои дети едят чужую еду! Приготовленную чужими руками! Семья — это другое!

— И зачем это нужно? Вот ты ел еду, приготовленную материнскими руками — и как это тебе помогло? Ты добрее, может, стал? Умнее? Милосерднее? — не выдерживаю я. — Что за средневековые представления о реальности?

— Да что ты понимаешь! Тебя вообще будто волки воспитывали! — Игорь повышает голос, хотя чайник уже выключился и нужды в этом нет.

— Передам своей маме, кем ты ее считаешь, — фыркаю я. — А то она тебя слишком любит!

— Передай, чтобы научила тебя любить детей! Ты так рада, что Анюту не удалось взять! Может, и родных заодно сдашь в детдом, чтобы не мешали тебе зарабатывать твои фантики и возиться с бездомными кошаками!