Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе - Эмили М. Роуз

Поскольку у Норвичского собора не было институционального центра и влиятельного святого покровителя, церковные власти стали искать местного кандидата в святые, чьи останки находились уже в их полноправном владении, чья интригующая история отражала господствовавшую тогда моду на юных мучеников англосаксонского происхождения и который мог бы соперничать с популярными местными культами.

Когда после суда над Симоном де Новером монахи и епископ Норвича решили попробовать провозгласить Уильяма своим потенциальным святым патроном, они действовали очень осторожно. Похоже, они пытались приспособить почитание Уильяма под уже существующие культы святых двумя способами. Во-первых, даты поминовения Уильяма совпадали с датами поминовения других местных святых; а во-вторых, почитание предполагаемого мученика подкреплялось одобрительными суждениями разных высокопоставленных лиц, в том числе уже усопших. Первым в поддержку Уильяма высказался покойный епископ Герберт (ум. 1119), явившись в видении Томасу Монмутскому[413]. Эта посмертная поддержка видного представителя церкви сыграла большую роль в том, чтобы сделать юного кандидата в святые мученики приемлемым для местной паствы[414].

В противовес историям Феликса и Герберта, в истории Уильяма имелось несколько подробностей, особенно привлекательных для современников. Он был юн и невинен, и его жестоко замучили – все эти характеристики делали очень притягательными культы св. Этельберта и Этельреда, Эдуарда, Кенельма и Вигстана[415]. Феликс и Герберт, с другой стороны, прожили долгую и плодотворную жизнь и мирно скончались в весьма преклонном возрасте.

В то время рассказы о чудесах святых и в особенности Девы Марии обычно исходили из «монастырей с сильными древнеанглийскими традициями, их распространяли люди, которых объединяло восхищение различными формами англосаксонского благочестия»[416]. По этой же модели будут строиться истории о чудесах, приписываемых юному кожевнику из Норвича. Монахи и епископ искали для Норвича святого, который соответствовал бы укоренившимся общественным традициям и устоявшимся ожиданиям в отношении влиятельного небесного покровителя. Цель состояла не только в том, чтобы выжать побольше доходов из паломников, но и в том, чтобы учесть значение и повысить самооценку местных прихожан.

Первое повествование о предполагаемом ритуальном убийстве служило именно этой цели. Во время суда епископу достаточно было просто выдвинуть обвинение. Однако в самом Норвиче могли всплыть и другие подробности, характеризующие действующих лиц и их мотивы и добавляющие местный колорит. Теперь, когда уже не действовали ограничения и формальности судебной процедуры, вспоминались дошедшие через третьи руки разговоры, приводились показания экспертов и косвенные улики, и так создавался отлично выстроенный убедительный рассказ.

Поэтому первое обвинение в ритуальном убийстве было литературным произведением, историей, сложенной годы спустя после предполагаемых событий. С самого начала она предназначалась для чтения, возможно, в монастырских школах, или для нравоучений по время отдыха[417]. Яркое повествование о предполагаемом мученичестве было отшлифовано и расцвечено добавлением пяти книг о чудесах, сотворенных святым после смерти (текст «Жития и страстей св. Уильяма»).

Однако еще до того, как Томас Монмутский взялся за перо и пергамент, история об убийстве Уильяма распространялась народной молвой, постепенно обрастая подробностями. Возможно, хотя и маловероятно, что вначале получил хождение только некий вариант первых двух книг. В описании мученичества Уильяма теми, кто, собственно, предпринял непосредственное расследование убийства, мы находим зачатки сюжета, который станет стандартным в позднем Средневековье. Нарратив опирается прежде всего на свидетельства мужчин, занимающих высокие посты в церковной и светской иерархии, видевших тело и могущих засвидетельствовать невинность замученного мальчика и достойную доверия благонадежность его семьи. Появляются и другие действующие лица: например легко поддающаяся внушению служанка-христианка, расстроенная мать и сын, которого последовательно и настойчиво рисуют невинным ребенком. Подобно стереотипам, возникшим в позднейших рассказах о ритуальных убийствах, эти «свидетели» страданий мученика были, по сути дела, созданы теми людьми, чьи рассказы играли все новыми и новыми красками при каждом пересказе.

Большая часть истории Уильяма сложилась в окружении епископа. Для того чтобы создать культ святого, требуется немалая работа, и члены приората при соборе использовали все доступные им ресурсы. Наиболее важным представляется, пожалуй, тот факт, что, стремясь выстроить неопровержимый нарратив, они полагались на те ресурсы, которыми более не располагали. К 1150 году, когда Томас начал свой труд, почти всех действующих лиц уже не было в живых. Дельсаль, предполагаемый главарь евреев, был убит в 1149 году. Эльвард, единственный христианин, который мог связать евреев с телом Уильяма, к 1149‐му также уже скончался; его свидетельство дошло до нас из третьих уст. Епископ Эборард, притязавший на юрисдикцию над этим делом и производивший первоначальное расследование убийства, удалился во Францию в 1145 году и умер к 1147‐му. Приор Эмери из Льюиса, который первым осознал значимость юного мученика и попытался сохранить его останки, умер, и к 1147 году его должность уже занимал другой человек[418]. Шериф Джон де Чезни, упорно отказывавшийся уступить епископу юрисдикцию над евреями, умер примерно к 1146 году (вместо него шерифом стал его брат, и сам потерявший эту должность в 1154‐м). Даже архидьякон Уильям, именем которого воспользовались, чтобы якобы заманить юного подмастерья на смерть, похоже, скончался в конце 1140‐х, а вскоре умерла и мать Уильяма[419]. Итак, очень многие лица, связанные с этой историей, к моменту создания «Жития» уже не могли, по удачному стечению обстоятельств, ничего о ней сообщить, и одно это придает дополнительный вес предположению, что почитание Уильяма началось лишь после 1150 года: слова этих людей пересказывались именно потому, что усомнившиеся ничего не могли спросить у непосредственных свидетелей и участников событий.