Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе - Эмили М. Роуз

И хотя Томас Монмутский в «Житии» всячески стремился представить translatio в 1150 году как свидетельство мощного и растущего культа, слова его говорят об обратном. Каждое перенесение мощей было попыткой изобразить Уильяма все более достойным поклонения. Данная цель становится более понятной, если рассматривать translatio как предтечу торжественной церемонии 2 июля 1151 года, когда тело Уильяма перенесли в центральный алтарь подле гробницы Герберта Лозинги, епископа, основавшего Норвичский собор. Эта публичная церемония, проведенная в присутствии епископа Тарба, привлекла к новому святому внимание более широкой аудитории.

За год, прошедший после перенесения останков Уильяма в здание капитула, в приорате сменился настоятель. Элиас умер, и новый приор, Ричард Феррар, принялся рьяно распространять культ нового святого. Он уже проявил интерес к Уильяму, когда позволил своим тетке и дяде искать исцеления у его гробницы[455]. При Ферраре на гробнице Уильяма снова появились ковер и светильник[456]. Возможно, именно покровительство приора Ричарда позволило Томасу Монмутскому стать хранителем этой гробницы: хотя этот молодой человек только недавно появился в приорате, он уже путешествовал с новым приором по монастырским делам, например в Или[457].

Как и предыдущее, это, второе по счету, перенесение останков Уильяма в 1151 году совершилось под покровом ночи: «Епископ, который желал, чтобы лишь немногие знали о translatio, повелел мне [Томасу Монмутскому. – Э. Р.] и тогдашнему ключарю Гиульфу заранее приготовить все необходимое и так все сделать, чтобы завершить к рассвету в присутствии небольшого числа свидетелей»[458]. Эта тайная операция позволила братии подтвердить, что тело действительно осталось нетленным: «Мы обнаружили святого в том же виде, в котором оставили его год назад»[459]. Только после данного осмотра известие о присутствии святого в соборе стало широко распространяться: «Епископ поднялся, и то, что он намеревался сделать с несколькими помощниками, было сделано в присутствии многих. Ибо хотя приготовления все еще оставались в силе, внезапно большое число людей, пылая святым усердием, явилось отовсюду, более желая присутствовать на службе в честь мученика, нежели собираясь помешать происходящему»[460]. Перенесение в собор стало тщательно подготовленным публичным событием.

Перенесение 1151 года было публичным – несмотря на то, что оно состоялось внутри хоров, то есть в части собора, доступной только для монахов. Удивительно, что при этом не упоминаются никакие гости, и не похоже, что на этот раз раздавались более мелкие реликвии и частицы мощей, чтобы поддержать почитание Уильяма в других местах. Томас, теперь приставленный к гробнице и фиксирующий все, что там происходит, возможно, уже делал какие-то записи, но само «Житие» было начато только в 1154 году по случаю еще одного, последнего перенесения все тех же мощей[461]. Томас уже предвидел последующую церемонию translatio: «Эти почитаемые останки мученика положили покамест в подходящем месте, но без надлежащих почестей; и его гробницу запечатали железом и свинцом»[462].

Еще одним мотивом для перенесения останков в 1151 году, мотивом, который, возможно, усилил рвение нового приора в распространении культа юного святого, было временное ослабление влияния аббатства Бери-Сент-Эдмундс. Почти сто лет епископы Норвича пытались захватить власть над богатым и видным суффолкским аббатством и перенести туда резиденцию епископа. Их попытки восторжествовать над Бери неизменно проваливались, и теперь высшие церковные иерархи Норвича ухватились за возможность снова попытать счастье. В 1150 году для Бери настали трудные времена. В тот год сгорела значительная часть монастырских строений, аббатство стало активно брать деньги в долг и в итоге в 1180 году оказалось на грани банкротства. Более того, аббатство Бери недавно заказало «Житие Эдмунда», посвященное прежде всего детству их святого покровителя. Это произведение в точности соответствовало новым религиозным вкусам XII века, сосредоточенным на детстве Христа[463]. Эти новые чувства выразил св. Бернард, описывавший современное ему отношение к Христу словами ante rex, modo dilecto («ранее царь, ныне же обожаемый») и выдвигавший аргументы в пользу большего почитания невинных младенцев, убитых вместо Христа по приказу Ирода. Успех нового агиографического произведения из Бери, возможно, побудил норвичских иерархов к собиранию материалов об их собственном ребенке-мученике.

У иерархов Норвича имелся целый ряд причин поощрять распространение культа, который составил бы конкуренцию почитанию св. Эдмунда Берийского. Как уже говорилось, семья Уильяма могла быть связана с аббатством Бери; поэтому приорат, возможно, желал подчеркнуть, что новый святой предпочел Норвич Бери в качестве места своего последнего упокоения и места сотворения своих чудес. Наконец, примерно в это же время в саду епископа Норвичского проходил суд над рыцарями из Бери по обвинению в измене. Этот суд подтвердил иммунитет аббатства Бери как в королевской, так в епископской юрисдикции, поскольку обвиняемые избегли правосудия в обоих инстанциях, и для вынесения приговора их передали берийскому аббату. Таким образом, суд признал реальной силу, которую современники приписывали святому покровителю Бери, а присутствие нетленных останков св. Эдмунда в самом аббатстве имело ключевое значение для власти его настоятеля[464].

Несмотря на скромность, с какой было совершено перенесение мощей в 1151 году, оно привлекло к новообъявленному мученичеству Уильяма внимание за пределами Англии. Сразу вслед за этим имя юного подмастерья появляется в баварском поминальном списке, на основе которого утверждалось, что история юноши обрела широкую известность и распространение без опоры на посредничество Томаса Монмутского[465]. Однако, судя по имеющимся данным, это маловероятно.