Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932-1934 - Макс Галло

В субботу в Потсдаме, городе Фридриха Великого, хоронят Элшольца. Масштабы церемонии впечатляют на широком проспекте, ведущем к церкви Святого Николая, храму с большими куполами на площади Альтмаркт, громко бьют барабаны. Похоронная процессия движется медленным, церемониальным шагом, на площади она раздваивается, обтекая с обеих сторон обелиск, стоящий в центре. Обелиск украшен медальонами великого курфюрста и трех первых королей Пруссии. Кортеж возглавляют министр Лей и гаулейтер Берлина Кубе. После отпевания процессия направляется на Потсдамское кладбище. Когда гроб опускают в могилу, нацисты приспускают свои флаги.

После церемонии в Потсдаме официальные лица сразу возвращаются в Берлин – большинству из них предстоит выступать с речами на том или ином торжестве, которое нацисты проводят в честь летнего солнцестояния.

Ни у кого, похоже, нет других забот, как только готовиться к летнему фестивалю. Небо над Германией в субботу 23 июня наполнено светом, цвет озер и полей мягок и неярок, как бывает весной, а не летом. Из Берлина Лей едет сразу в Темпльхоф, где его ждет «Юнкерс». В самолете он читает текст своей речи. Завтра днем ему надо выступать в Оберхаузене, в Руре. Из окна узкой кабины видны на юге горные вершины – это Герцинские горы, сердце Германии, с их темными массивами лесов и облаками, клубящимися над вершинами, покрытыми снегом. Прямо по курсу серый облачный покров, прорезаемый колоннами черного дыма, извещает о приближении Рура с его сталелитейными гигантами. Это царство Круппа, сердце немецкой мощи.

В тот же самый день, 23 июня, генерал Бломберг отсылает в Канцелярию меморандум для фюрера, подготовленный генералом Томасом, специалистом рейхсвера по экономике, который для перевооружения Германии предлагает ввести экономическую диктатуру. Возглавить ее должен Шахт. Нынешнего министра экономики Шмитта, который хочет повысить уровень жизни в стране, надо убрать. Когда промышленность возглавит Шахт, производство станет важнее потребления, а заводы начнут выпускать стальные болванки, которые можно будет превратить в орудийные стволы или в пушечные лафеты, которые вот уже более столетия производятся на заводах Рура.

Полет Лея – еще один пример того, какое значение придавали использованию самолетов Гитлер и члены его партии. Он позволяет побывать за один день в нескольких местах – утром похоронить в Постдаме Элшольца, а днем выступить перед рабочими Оберхаузена.

«Национал-социализм, – заявляет Лей, – проследит, чтобы все приносили необходимые для победы жертвы, он не допустит, чтобы на них наживались гиены, рыскающие по полю боя».

Группы нацистов аплодируют, рабочие ведут себя сдержаннее. «Пусть никто не думает, что сможет жить так же, как он жил раньше... Никому не удастся отсидеться на островах Блест[3]».

Нацисты внушают народу – не надо жалеть об ушедшем в прошлое мире, возвращение к прежней жизни невозможно.

В Дуйсбурге, большом задымленном порту Рура, расположенном в нескольких километрах от Оберхаузена, где предстоит выступить министру Лею, Геббельсу поручено вдохнуть жизнь в Гаупартайтаг (День партии в округе Эссен). Министр пропаганды прилетает в украшенный флагами аэропорт в два часа дня. Он посещает несколько приемов и выставочный зал на Эссенской ярмарке, где собрались члены женской партийной организации. Геббельсу представляют ее президента, фрау Шольц-Клинк, играет оркестр, и молоденькие девушки машут нацистскими флагами. Геббельс доволен, его улыбающееся лицо более, чем обычно, напоминает гримасу. Между четырьмя и пятью часами в реве сирен Геббельс пересекает на катере зеленые воды Дуйсбургской гавани. Мимо катера, едва не касаясь его бортами, проходят тяжело груженные баржи, везущие уголь и руду. И наконец, на огромном стадионе Дуйсбурга начинается парад, на котором по очереди поют 150 фанфар из духовых оркестров гитлерюгенда. Холодное пламя факелов длинными языками тянется по ветру. В 20.57 тысяча членов нацистских молодежных организаций исполняет старый военный гимн «Рыцарская песнь». Грубая, возбуждающая энергия древней Германии поднимается в серое, продымленное небо. Песня звучит среди заводских труб, балочных ферм, кранов и шахт.

В девять часов нацистский руководитель Эссена Тербовен объявляет, что сейчас выступит Йозеф Геббельс, и его слова тонут в хоре приветственных криков. В свете прожекторов маленький, бледный и нервный Геббельс подходит к трибуне. Он говорит напрямик: «Необходимо сохранять низкую зарплату, чтобы дать работу четырем миллионам безработных». Громкоговорители разносят его голос в темноте ночи. Он развертывает перед слушателями партийную программу, задача которой – построить «счастливое будущее... создание этого будущего станет миссией нашей молодежи». Тысячи молодых слушателей встречают эти слова радостными криками, ночь, кажется, готова воспламениться от их пыла. «Наше движение стало нашим вторым Отечеством, мы боролись и сражались за его величие. И каждый из нас стремится сберечь наше движение, заботиться о нем так же, как мы заботимся о своих любимых». Эти слова, которыми Геббельс заканчивает свою речь, звучат как удары молота. Двадцать минут он говорил о верности, постоянстве и простом образе жизни. В 21.30 начинается парад – все собравшиеся поют «Песню о Хорсте Весселе». Играют 150 оркестров, и в 22.05 начинается праздник солнцестояния. Нацисты прочно держат в своих руках молодежь, и она радуется, от всей души веря, что нацисты помогут ей возродить глубинную, природную силу. В 22.30 Геббельс покидает стадион, охваченный всеобщим энтузиазмом, и улетает в Оснабрюк, где ему предстоит выступить завтра.

Прибыв поздно ночью в Оснабрюк, Геббельс узнает, что местные нацисты озабочены и встревожены. До них дошли сведения о столкновении СА с Национал-социалистической организацией ветеранов, которое произошло в Квенцине, небольшом старом городке неподалеку от Грайфенхагена. 23 июня здесь, одновременно с празднованием летнего солнцестояния, чествовали штурмфюрера Мольцана, одного из старейших руководителей СА в Померании. Он выступил перед штурмовиками и членами различных молодежных организаций, которые сопровождали его речь ритмичными выкриками «Хайль!». Закончив выступление, Мольцан отдал приказ Куммерову, лидеру группы ветеранов, но Куммеров отказался его выполнить, схватил дубовую палку и замахнулся на офицера СА. Началась драка, которая кончилась тем, что Куммеров схватил шпану Мольцана и воткнул шпагу ему в живот. Штурмовики бросились к своему руководителю, Мольцан, мундир которого был залит кровью, упал, а ветерана арестовали.

В Оснабрюке Геббельс прочитал первые отклики на это событие. СА требовали роспуска ассоциации ветеранов: «Квенцинская шпага вонзилась в каждого немца». Другие издания СА заранее проклинали всякого, кто будет рассматривать этот случай как единичный. «Не знаю ничего хуже, чем вы и ваши СА», – якобы несколько раз повторил Мольцану Куммеров, а вонзив в него шпагу, закричал: «Жаль, что я не выпустил ему кишки». «Убит руководитель СА, который воевал за Германию», – говорят штурмовики. Конечно, им хочется, чтобы все считали их жертвами; беспорядки в стране – не их вина; когда нападают на национал-социализм, значит, нападают на них. Все это результат политики примирения, проводимой людьми, к которым прислушивается Гитлер. Необходимо сурово наказать ветеранов, замешанных в квенцинском инциденте, и это должно стать предупреждением для всех. Нельзя покушаться на героев национал-социализма, храбрых лидеров СА.