Непристойный танец - Александр Бушков

– Герр Кадеруччи? – ничуть не удивившись, сказалавыцветшая немка без всякого интереса. – Вы его найдете в седьмом номере,майн герр…

И скрылась в своей комнатушке, предварительно все же указавморщинистой рукой направление. Свернув влево, Сабинин прошел по темноватомукоридору и, увидев на одной из дверей начищенную медную цифирку «7», безцеремоний нажал на ручку.

Дверь оказалась незапертой, а комната – не особенно ибольшой. Как видно, итальянец то ли был аскетом, то ли не располагалсредствами, позволившими бы ему замахиваться на «Савой» или «Гранд-отель».

Как любой на его месте, жгучий брюнет, как раз собравшийсяналить себе в стакан что-то из бутылки с незнакомой яркой этикеткой, уставилсяна непрошеного гостя сердито и недоумевающе. В следующую секунду его свободнаярука с совершенно недвусмысленными поползновениями скользнула к карману брюк.Но он тут же застыл, оказавшись достаточно благоразумным для того, чтобы не хвататьсяза оружие, – понимал, что все равно не успеет…

Сабинин сделал два шага в комнату, держа его под прицелом.Усмехнувшись, бросил по-немецки:

– Что это вы в карман полезли, любезный мой?

Судя по лицу Джузеппе, он не понял ни словечка. Что-топробормотал на родном наречии, непроизвольно сделав выразительный жест – ничерта, мол, не разберу…

– Что это вы в карман лезете? – спросил Сабининуже по-французски. – Или вы и французского не понимаете?

– Понимаю… – растерянно отозвался итальянец надовольно сносном французском. – Послушайте, какого черта?

– Молчать! – зловеще процедил Сабинин, шагнул кнему и, прижав дуло револьвера к боку, бесцеремонно полез итальянцу в карман.

Извлекши оттуда браунинг, второй номер, проворно отступил надва шага, сунул трофей себе в карман, придвинул ногой облюбованный заранее стули уселся. Легонько помахал револьвером. Он специально выбрал в оружейной лавкеэтого монстра – английский «Уэблей-Грин», сработанный за год до появления насвет самого Сабинина, в семьдесят девятом. Как боевое оружие этот памятникстарины ни к черту не годился, да и был к тому же неисправен, зато обладалвнушительными размерами и производил самое грозное впечатление.

– Послушайте, мсье, извольте объясниться, –сердито сказал итальянец. – В конце концов, кто вам дал право вот такврываться?

Особого страха в его голосе не чувствовалось – ну, конечно,Надя что-то да рассказала… интересно, что?

– Сядьте. Я кому говорю? Вот так, прекрасно… Я ненамерен разводить здесь церемонии. Либо вы мне немедленно расскажете, какдалеко зашли ваши отношения с Надеждой… с мадемуазель Гесслер, либо, клянусьвсеми святыми, я вам пущу пулю в лоб! – сказал Сабинин и звонко взвелкурок.

Итальянец проследил взглядом воображаемую линию, соединявшуюдуло револьвера с его торсом в расстегнутом жилете. Он, безусловно, не былтрусом, но направленное на человека оружие всегда внушает ему некотороеуважение, в особенности если ответить аналогичными мерами человек не всостоянии…

– Вы что, плохо меня поняли? – прикрикнулСабинин. – По-моему, я достаточно ясно выражаюсь!

На лице итальянца появилось именно то выражение, какогоСабинин и ждал: откровенная досада, нетерпение. «Боже, ну за какие грехи ты мнепослал этого дурака?!» – явственно читалось во взоре синьора Джузеппе.

Главное было теперь – сохранить должную серьезность, сыгратьбез фальши.

– По-моему, я задал вам вопрос! – неприязненнобросил Сабинин, подняв револьвер повыше.

– Если я правильно понял, мсье, вы и есть возлюбленныймадемуазель Надежды?

– Неужели она вам…

– О, что вы, что вы! – запротестовал Джузеппе,делая энергичные движения обеими руками. – Она достаточно умна иделикатна… Мсье, черт возьми, у меня есть глаза, и я мужчина, наконец! Вашевнезапное появление, ваша без труда угадываемая ярость… Умному достаточно, какговаривали наши предки, древние римляне… Вы ведь тоже социалист, насколько мнеизвестно? Значит, мы можем говорить откровенно, как товарищи по борьбе…

– Сначала я еще должен убедиться, что могу к вамотноситься, как к товарищу по борьбе, – угрюмо сообщил Сабинин. –Пока что… Что она вам говорила обо мне?

– Что вы – русский социалист, товарищ по борьбе, –сказал Джузеппе, косясь на громоздкое изделие сыновей туманногоАльбиона. – Правда, при этом она так мило смутилась, что я, учитывая ктому же собственные наблюдения, начал догадываться об истинном положении дел…Мсье, вы – счастливец, честное слово! Вас любит такая женщина…

– Постарайтесь обойтись без поэтическихвольностей, – хмуро бросил Сабинин. – Не уклоняйтесь от темы, давайтеговорить по существу.

– Уберите хотя бы револьвер, – сказал Джузеппепримирительно, пытаясь и мужское достоинство соблюсти, и не разозлить незваногогостя резким выпадом. – У вас ведь курок взведен, еще пальнете сгоряча иконсьержка, дура старая, кинется за полицией, а мне это совершенно ни к чему,товарищ, как и вам, надо полагать…

– Сгоряча?! – поднял брови Сабинин. – Дорогоймой, вы уж меня не путайте с нервной девицей. Мне, знаете ли, приходилось ужеубивать людей, и я научился делать это спокойно. Да вот, хотя бы, к чемустрелять, можно проломить вашу напомаженную башку этим саквояжем, чтобы нешуметь, он, по-моему, достаточно тяжел, да и медью окован…

Иллюстрируя свою мысль, он встал и, небрежно бросивнезаряженный револьвер на обтянутый пыльным зеленым сукном столик, резкимрывком вздернул за ручку большой саквояж, и в самом деле оказавшийся стольтяжелым, словно там покоилась парочка кирпичей.

И замер в неловкой позе. Он еще никогда не видел такогоужаса на человеческом лице, даже на войне, не видел, чтобы человек во мгновениеока становился белым как мел. Оказалось, что это вовсе не литературная метафора– итальянец и в самом деле стал белее мела, так что фатовские усики выгляделисейчас намалеванными первосортным углем. Он пригнулся, выставил руки, выкрикнулчто-то на родном языке, спохватившись, вновь перешел на французский:

– Месье-месье-месье! Бога ради, осторожнее!Эй-эй-эй-эй! Умоляю вас, поставьте назад, ос-то-рож-не-нь-ко! Там же…

Сабинин не шелохнулся, старательно держа саквояж на весу. Впрежнем неудобном положении. Он хорошо усвоил полученные в подвале пансионатауроки и потому догадался мгновенно – слишком свежи в памяти требования нежнейшеобращаться с иными веществами и инструментами…

– Поставьте, умоляю вас! Осторожно!

С превеликой деликатностью, словно саквояж был выдут изтончайшего венецианского стекла, Сабинин опустил его на стол. Севшим голосомспросил:

– У вас там что, бризантные вещества?

– Нет, фиал с кровью Сан-Дженнаро! – огрызнулсяитальянец.

Бросился к саквояжу, осторожно раскрыл его, запустил тудаобе руки, на ощупь перебирая что-то, невероятно бережно, под едва слышимоестеклянное позвякиванье. «Взрыватели в боевом положении, а?» – подумал Сабининискушенно.