Молитва за отца Прохора - Мича Милованович

Когда я пришел в себя, оказалось, что я в бараке лежу на нарах. Нам объявили, что наказаны все, поэтому на три дня отменяется горячее питание, будет выдаваться только по куску кукурузного хлеба, а мне вообще запретили прием пищи. Но я пережил и это.

Каким образом? Что вам сказать? Я был тогда в расцвете сил, имел волю к жизни, а главное, Всемогущий не дал мне погибнуть. Если бы не так, кто бы сейчас вам вещал?

Что-то я сегодня разговорился. Похоже, доктор, эти мои сказания служат отличной терапией. Конечно, наряду со всем, что вы для меня здесь делаете.

* * *

В моей памяти, доктор, многое перепуталось, иногда я не в состоянии придерживаться хронологии событий. Кроме того, у меня не хватит времени рассказать вам обо всем в своей жизни с деталями и подробностями. Я говорю только о тех событиях, которые могли хотя бы в общих чертах написать картину нашей лагерной жизни.

Передачу нам выдавали по средам, и этот день был праздником для нас. Те, кто получал передачи, делился с теми, у кого их не было. Каждую среду перед воротами лагеря выстраивались длинные очереди женщин и мужчин со свертками и узелками. Мы, драгачевцы, тоже их получали, но не все. Мне иногда привозили посылки мои племянники и племянницы, бывало, что и кто-то из односельчан. Больше всего мне посылал Янко Попович из Тияня, чей дом я спас от пожара. Все, что мне передавали, я делил с больными и теми, кто ничего не получал.

До какого цинизма дошли наши мучители, говорит тот факт, что они принимали посылки и для тех, кого уже не было в живых! Эти продукты Вуйкович отдавал на съедение свиньям или надзирателям и охранникам. Например, передачи для Михаила Чекеревца из Дучаловичей и Светолика Суруджича из Горачичей приходили каждую неделю, хотя они давно уже были мертвы. Комендатура лагеря об этом не извещала родственников, и несчастные отрывали от себя последнее, чтобы собрать посылку.

Дни мои и ночи проходили в ожидании отправки в Яинцы под дула автоматов, так как мне присвоили первую категорию. Я знал, что Вуйкович помнит обо мне и непременно мне отомстит. В лагере делалось все, чтобы убить в заключенных желание жить, перед тем как нас уничтожить, нас хотели превратить в безмолвную скотину. Во дворе стоял фиакр, на котором иногда ездили управляющие, а как тягловую силу использовали заключенных. Помню, как-то в коляску уселись Крюгер, Зуце, Бане, Кадровик и один эсэсовец, а впрягли в него четверых заключенных: Бошко Рудинца из Горни-Дубаца, Еротия Шулубурича из Лисы, Милоша Брочича из Гучи и меня. Вожжи держал один из охранников, занявший место кучера. Он начал хлестать нас кнутом, но мы были слишком слабы, и фиакр не трогался с места, пришлось добавить в упряжку еще двоих, уже не помню кого. Наконец, под удары кнута, шестерка заключенных тронулась с места. Смеялись и те, кто сидел в коляске, и те, кто с удовольствием созерцал это зрелище. Нас погнали бегом, а Крюгер кричал в восторге: «Охаживай попа, он самый сильный!»

Я молчал и тянул, не чувствуя себя униженным. Порядочного человека не могут унизить мерзавцы. От кучера больше других доставалось мне и Еротию, так как мы были к нему ближе всех.

Я тянул повозку и шептал: «Не можете нас унизить. Нашего Спасителя бичевали, но Он остался несгибаемым и бессмертным». Когда нас выпрягли, на наше место впрягли других заключенных. Так продолжалось, пока они не пресытились видом наших страданий.

Но скоро, доктор, пришел для нас, драгачевцев, черный день. Было это 30 сентября 1943 года. Накануне незадолго до полуночи мы содрогнулись от топота сапог, он раздавался в коридоре громче обычного. Шаги остановились перед нашей дверью, которую до этого пропускали. Неужели пришел и наш черед шептались мы. Послышался скрежет ключа в замке и бряцанье скобы. Радич надо мной спросил:

– Ты слышишь это, отец?

– Слышу, – тихо отвечал я.

Все уже проснулись, тихий шепот звучал все громче. Черный призрак смерти распростер свои крыла над нами. Дверь распахнулась, на пороге появились Крюгер и Вуйкович, а в такое время они приходили вместе очень редко. За ними вошли два эсэсовца, вооруженные автоматами, замыкающим шел надзиратель Лале. Все вскочили, только я оставался лежать.

– А ты, поп, чего ждешь? – закричал Вуйкович. Тебе еще хочется спать?

– Я болен, не могу встать, – ответил я ему.

– Сейчас мы тебя быстро вылечим, больше ничего болеть не будет, – сказал Вуйкович и дал знак надзирателю ударить меня палкой.

Стало тихо. Я встал. Крюгер со списком в руке и с парабеллумом прохаживался взад-вперед. Сотня пар глаз следила за ним, сотня сердец отчаянно стучала.

– Кого назову, пусть возьмет вещи и выходит в коридор, – спокойным голосом произнес Крюгер.

Перекличка началась. После каждого имени Крюгер, как и всегда, останавливался и смотрел прямо в глаза обреченного. Уже после первого десятка имен стало ясно, что всех нас, драгачевцев, посылают на смерть. Осужденные, с побледневшими лицами, прощались с теми, чьи имена еще не прозвучали.

– Быстрее! Быстрее! Здесь не место прощаться, сделаете это там, где следует! – кричал Вуйкович, приказывая экзекутору Лале пустить в ход свою палку.

Палки заходили по нашим спинам. Когда назвали Николу Лазаревича из Турицы, он не сразу отозвался, и Вуйкович заорал на него:

– Чего ждешь, скотина?! Выходи!

Благое Раич, сапожник из Гучи, застыл в дверях, словно передумав. Вуйкович подошел к нему, ударил и крикнул:

– Что, не хочется уходить? Хватит копаться!

Еще пятнадцать имен, и я наконец услышал свое.

Взял свои тряпки и двинулся к дверям. Передо мной возник Вуйкович:

– Ну что, поп? Пришел и твой черед. Теперь тебе и Бог не сможет помочь.

– Кто надеется на Бога, тому ничего не страшно! ответил я. – Божью помощь восхваляю, слово Его.

– Больше не сможешь болтать! – крикнул он и ударил меня.

– Вознесся Ты, Господи, выше неба! По всей земле воссияет слава Твоя! – воскликнул я, выходя.

– Уведите собаку, – вновь заорал Вуйкович, – не хочу больше слышать, как он гавкает.

В коридор вышли и остальные. Когда нас скопилось человек пятьдесят-шестьдесят, перекличка закончилась. Из Драгачева оказались не все, не хватало человек пятнадцать. Я сразу заметил, кто отсутствует. Не было среди нас Янко Вуичича, Милисава Илича, Милоя Елушича из Граба, Воислава Божанича из Гучи, Радича Пайовича из Турицы и еще десятка других. Мне было неясно, по какому критерию нас отобрали на расстрел. К нам присоединили еще двадцать человек и всех вместе заперли в помещение номер девять. Мы хорошо знали предназначение девятого номера – это было преддверье смерти. В нем приговоренные к расстрелу проводили свою последнюю земную ночь. Это был еще один способ подавить волю заключенных. Они хотели, чтобы от момента приговора до его исполнения прошло как можно больше времени, чтобы жертвы проводили эти часы глаза в глаза со своей смертью. Нам было понятно, что это – последняя ночь нашей жизни, и сколько бы она ни длилась, день наступит непременно.