По прозвищу Китаец - Михаил Серегин

– Знаю, – нетерпеливо сказала она, – расследуешь дело Эванса. А чем я могу помочь? – уставилась она на него своими голубоватыми слезящимися глазками.

– Вы ведь общались с Эвансом… – осторожно сказал Китаец.

– Ну и что? – грубо перебила его Ковалева.

– Меня интересует круг его друзей из мэрии.

Ковалева непонимающе завращала глазами.

– У нас служебные отношения. О дружбе говорить не приходится, – наконец разродилась она банальной фразой.

– И вы мне это говорите сейчас, – хитро улыбнулся Китаец, – когда гостиная полна народа. После того как вы произнесли такую прочувствованную речь…

Польщенная Ковалева немного оттаяла.

– Ты мне лучше вот что скажи: у вас с Ленкой действительно серьезно?

– Серьезней не бывает, – подавил издевательскую ухмылку Китаец. – Вот, например, Светлов Дмитрий Сергеевич…

– А что? – рубанула сплеча Евгения Елизаровна. – Хороший мужик.

– Какие у него были отношения с Эвансом?

– Да как сказать, – пожала она своими воловьими плечами, – скорее Эванс больше к Саше тяготел. Он ведь так переживает. В среду, что ли… – засомневалась Ковалева, – да, да, в среду мне встретился, веселый был, а нынче… держится, конечно.

– Вы знаете о том, что Эванс располагал ценными документами?

– Не до этого мне, – неожиданно хохотнула Ковалева, – у меня своих забот…

– Светлов мне сказал, что вы пользуетесь доверием мэра…

– И что? – с веселым вызовом воскликнула Евгения Елизаровна.

– К вам лично никто не обращался с просьбой о поручительстве перед мэром?

– Каком поручительстве? – бестолково выпучила глаза Ковалева.

– Ведь в конечном счете все решает мэр, – вкрадчиво произнес Китаец, раздосадованный ковалевской манерой общения, такой нетерпеливо-громогласной и обременительно-эмоциональной. – Я подумал…

Китаец изложил Ковалевой свой взгляд на развитие криминальной ситуации.

– Несмотря на то что определенные лица в мэрии заинтересованы в Урутаеве, другие люди больше заинтересованы, скажем, в ком-нибудь другом. Кому-то ведь может понадобиться турнуть Урутаева, чтобы посадить на его место своего человека, а скорее всего, даже сесть самому. Скандал, который имел бы место в прессе, как я понимаю, мэрии не нужен. Вот и прикиньте, – лукаво посмотрел на озадаченно притихшую Ковалеву Китаец, – кто-то, у кого есть документ-компромат на Урутаева, приходит к вам и просит вас о заступничестве перед мэром, предлагая сделку: он отдает мэру эти скандальные бумаги, а мэр назначает этого пройдоху на пост Урутаева. Ради собственного спасения, я говорю о ее репутации, мэрия жертвует Урутаевым, но сохраняет фейс. Я уверен, что подобное обращение к вам за протекцией и помощью было. И вам, уважаемая Евгения Елизаровна, за содействие наверняка было обещано вознаграждение…

– Мне ваши намеки непонятны, – насторожилась Ковалева, – я женщина простая…

– Я и не намекаю. Я уверен, что к вам…

– Ну все! – резко встала с кресла Ковалева. – Канай отсюда, и чтобы духу твоего тут не было, понял? Журналист хренов. А Ленке скажу, чтоб выкинула весь этот бред из головы!

На Ковалеву опять напало бешенство.

– Зря вы так нервничаете, – с наигранным участием сказал Китаец, – хотя…

– Убирайся, ублюдок. Все вы, журналисты, одним дерьмом мазаны.

На крики Ковалевой прибежал ее Петя.

– Иди к гостям! – гаркнула на него Ковалева.

Просунув голову между дверей, Петр Альбертович испуганно замер на пороге. Потом спохватился и поспешил ретироваться.

Китаец медленно поднялся и направился в прихожую.

– Рад был познакомиться, – многозначительно процедил он.

Уже из дома он позвонил Наталье.

– Да. Танин, это ты? – проговорила она быстро, как в лихорадке.

– Я, – вяло отозвался он, – послушай, я сегодня не приеду. Мне нужно кое-куда съездить. Ты меня понимаешь?

– Интересный вопрос, – язвительно произнесла она, – какого ж черта ты мне обещал?

– Думал, откровенно говоря, что ты уже в постели…

– Угадал. Я в постели, – ожесточенно сказала она, – ты правильно думал. Только вот беда – не спится. Тем более что в постель я легла в надежде на то, что ты ко мне присоединишься. – В последней реплике сквозила горечь. – Мне не семь и не семьдесят семь, чтобы просто так: бултых – и заснуть.

– Да, да, – с шутливой иронией продолжил Танин этот бесплодный разговор, – ты молода, красива и сексуальна. Но ведь ты хочешь получить бумаги? Или уже передумала?

– Хочу, – отчеканила Наталья, – но также хочу, чтобы мне не вешали лапшу на уши и не обращались со мной, как с психически ненормальной, которую на время нужно нейтрализовать. Ты с этой Ковалевой, – злобно прошипела она.

– Я не с Ковалевой, – невозмутимо сказал Китаец, – но в любом случае ты – моя клиентка, а не хозяйка.

– Сейчас в роли хозяйки выступает эта безвкусная, нескладная девица, правда? – издевательским тоном проговорила Наталья.

– Я, конечно, не отказал бы себе иной раз в удовольствии оценить артистический колор твоей очередной истерики, но извини, мне некогда. – Он повесил трубку и глубоко вздохнул.

Воскресным утром Китайца разбудил телефонный звонок. Не открывая глаз, он опустил руку к полу и, нащупав аппарат, снял трубку.

– Танин, – услышал он Лизин голосок, – могу я задать тебе один вопрос?

– Я еще сплю, – он попытался открыть глаза, но тяжелые веки, казалось, склеились между собой.

– Хочу поставить тебя в известнось, как примерная секретарша, – в голосе Лизы звучала решимость, – что больше я здесь оставаться не намерена.

Китаец сел на постели, но глаза его оставались закрытыми. «Что еще взбрело в голову этой девчонке?»

– Игнат тебя чем-то обидел? – предположил он.

– При чем здесь Игнат? – возопила Лиза. – Где ты вообще находишься? Вчера я звонила тебе целый день. Я еще работаю у тебя или уже нет?

– Конечно, работаешь. – Китаец потер глаза и глубоко вздохнул. – Что тебе еще взбрело в голову?

– Ты совсем про меня забыл. – Лиза готова была сорваться, и Китаец почувствовал это.

– Как ты можешь так говорить? – невозмутимо произнес он. – Может, ты объяснишь мне, что случилось?

– С удовольствием, – выпалили Лиза, – но только после того, как увижу тебя.

– Если ты меня дождешься, – он все-таки сумел открыть глаза, – то я приеду за тобой.

– Когда? – Лизины вопросы приобретали тяжелую конкретность.