Гостья - Симона де Бовуар

– Она все время плачет, – сокрушенно поведала Ксавьер. Она посмотрела на Франсуазу. – А ведь это не ее вина; как можно выгонять из страны из-за того, что вы созданы так или иначе? Нет такого права.

– Правительства имеют права, какие берут, – заметила Франсуаза.

– Я этого не понимаю, – сказала Ксавьер осуждающим тоном. – Разве нет ни одной страны, где можно делать что хочешь?

– Ни одной.

– Тогда надо уехать на необитаемый остров, – заметила Ксавьер.

– Даже необитаемые острова теперь принадлежат людям, – ответила Франсуаза. – Нас загнали в угол.

– О, я найду способ, – отозвалась Ксавьер.

– Не думаю, – возразила Франсуаза, – вам придется, как всем, мириться со множеством вещей, которые вам не понравятся.

Она улыбнулась.

– Такая мысль вас возмущает?

– Да, – сказала Ксавьер.

Она украдкой взглянула на Франсуазу.

– Месье Лабрус говорил вам, что недоволен моей работой?

– Он сказал, что вы долго спорили. – Франсуаза весело добавила: – Он был весьма польщен тем, что вы пригласили его к себе.

– О! Так уж случилось, – сухо сказала Ксавьер.

Она повернулась спиной, чтобы пойти наполнить водой кастрюлю. Наступило молчание. Пьер ошибался, если думал, будто получил ее прощение: у Ксавьер последнее впечатление никогда не одерживало верх. Она должна была с гневом вновь обдумать этот день, и более всего ее рассердило финальное примирение.

Франсуаза внимательно посмотрела на нее. Этот очаровательный прием – разве не было это попросту своего рода заклинанием? Разве чай, сэндвичи, красивое зеленое платье были предназначены не для того, чтобы оказать ей честь, а скорее, чтобы отобрать у Пьера необдуманно дарованную привилегию? У нее перехватило горло. Нет, невозможно предаваться этой дружбе. Сразу же во рту появляется ложный привкус – привкус металлического пореза.

– Возьмите обязательно вазочку с фруктами, – говорила Франсуаза, прокладывая локтями путь к буфету для Жанны Арблей. Тетя Кристина не могла оторваться от стола, она с обожанием улыбалась Гимьо, который с высокомерным видом пил кофе глясе. Бросив взгляд на тарелки с сэндвичами и печеньем, Франсуаза удостоверилась, что они еще выглядят достойно; людей было в два раза больше, чем на прошлогоднее Рождество.

– Прелестная декорация, – сказала Жанна Арблей.

Франсуаза ответила в десятый раз:

– Ее установил Беграмян, у него есть вкус.

Заслуга его состояла в том, что он очень быстро преобразил римское поле битвы в танцевальный зал, однако Франсуазе не очень нравилось такое изобилие остролистов, омел, пихтовых веток. Она огляделась в поисках новых лиц.

– Как мило, что вы пришли! Лабрус будет рад вас видеть.

– А где же дорогой славный мэтр?

– Вон там, с Берже, он очень нуждается в вас, чтобы отвлечься.

Бланш Буге представляла не больший интерес, чем Берже, но все-таки какая-то перемена. У Пьера был непраздничный вид. Время от времени он озабоченно поднимал голову; его беспокоила Ксавьер: он опасался, как бы она не напилась или не убежала. В эту минуту она сидела на авансцене рядом с Жербером; их ноги болтались в пустоте, и оба, казалось, страшно скучали.

На проигрывателе звучала румба, но сутолока была слишком плотной, чтобы можно было танцевать.

«Тем хуже для Ксавьер!» – подумала Франсуаза; вечер и без того был достаточно тягостным, стало бы совсем невыносимо, если бы пришлось считаться с ее суждениями и настроениями.

«Тем хуже», – повторила себе Франсуаза не очень уверенно.

– Вы уже уходите? Какая жалость!

Она с удовлетворением провожала взглядом силуэт Абельсона; когда все серьезные гости уйдут, не придется больше тратить столько сил. Франсуаза направилась к Элизабет; вот уже полчаса, как та курила, с остановившимся взглядом прислонившись к подставке для кулис и ни с кем не разговаривая. Однако пересечь сцену было делом нелегким.

– Как мило, что вы пришли! Лабрус будет очень доволен! Он в руках у Бланш Буге, попытайтесь его освободить.

Франсуаза преодолела несколько сантиметров.

– Вы ослепительны, Мари-Анж, это синее с фиолетовым так красиво!

– Это костюмчик от Ланвен, мило, не правда ли?

Еще несколько рукопожатий, несколько улыбок, и Франсуаза очутилась возле Элизабет.

– Тяжелое дело, – призналась она. Она в самом деле чувствовала себя усталой, в последнее время она часто уставала.

– Сколько элегантности в этот вечер! – заметила Элизабет. – Все эти актрисы, ты видела, какая у них скверная кожа?

Кожа Элизабет тоже была не блестящей – одутловатая и отливающая желтизной. «Она распустилась», – подумала Франсуаза, трудно было поверить, что шесть недель назад на генеральной репетиции она выглядела ослепительно.

– Это из-за грима, – объяснила Франсуаза.

– Тела потрясающие, – беспристрастно продолжала Элизабет. – Как подумаешь о Бланш Буге, которой за сорок!

Тела были молодые, и волосы чересчур точных оттенков, и даже рисунок лиц твердый, однако эта молодость не отличалась живой свежестью, то была забальзамированная молодость; ни одной морщинки не отпечаталось на хорошо массированной плоти, но от этого изнуренный вид вокруг глаз вызывал еще большую тревогу. Все старело изнутри и сможет стареть еще долго, причем лощеный панцирь не треснет, а потом вдруг однажды эта блестящая скорлупа, ставшая тонкой, как шелковистая бумага, рассыплется в прах, и тогда глазам предстанет совершенно законченная старуха, с морщинами, пятнами на коже, раздувшимися венами, узловатыми пальцами.

– «Хорошо сохранившиеся женщины», какое ужасное выражение, – сказала Франсуаза. – Мне всегда на ум приходят консервированные омары и официант, который говорит: «Они так же хороши, как свежие».

– У меня нет предпочтения в пользу молодости, – сказала Элизабет. – Эти девчонки так безвкусно одеты. Они не производят ни малейшего впечатления.

– Ты не находишь приятной Канзетти, с ее широкой цыганской юбкой? – спросила Франсуаза. – А посмотри на малышку Элуа и Шано; конечно, покрой не безупречен…

Эти платья, немного несуразные, обладали некой прелестью смутных существований, отражая их стремления, мечты, трудности, возможности своих хозяек. Широкий желтый пояс Канзетти, вышивки, которыми Элуа усыпала свой корсаж, были столь же неотъемлемой их частью, как улыбки. Именно так одевалась когда-то Элизабет.

– Ручаюсь, они много отдали бы, эти дамочки, чтобы походить на Арблей или на Буге, – язвительно заметила Элизабет.

– Это верно, если они преуспеют, то станут точно такими, как другие, – сказала Франсуаза.