Самая желанная - Мэри Джо Патни

Пара вошла в элегантный дом, а Везеул задержался в переулке напротив. Он представлял, чем эти двое занимались на втором этаже, за благообразным фасадом респектабельного особняка, и образы мелькали в его воображении точно обрывки эротического сна. Мысль, что этой прекрасной распутницей овладел сейчас другой мужчина, очень возбуждала графа. Когда же он сам в конце концов возьмет Диану Линдсей… О, это будет двойное удовольствие…

Из-за того, что Везеул отклонился от своего маршрута, опоздал на назначенное рандеву. Встреча проходила в квартире, которую он снимал в большом многоквартирном доме; место было многолюдное, так что приходы и уходы посетителей в необычное время не привлекали внимания. Графа уже некоторое время ждал Байрон, его сообщник, человек с лицом, похожим на морду хорька, абсолютно лишенный элегантности, однако весьма полезный.

После того как они обсудили свои обычные дела, Везеул достал из ящика письменного стола сигару и, обрезая кончик, небрежно бросил:

– Хочу, чтобы ты внедрил кого-нибудь в дом семнадцать по Чарлз-стрит.

Байрон с подозрением посмотрел на сообщника и произнес:

– Кто же удостоился такого внимания? Наши возможности небезграничны.

Раскурив сигару, граф выдохнул дым, с усмешкой наблюдая, как Байрон морщится при виде сизого облачка.

– Просто шлюха, но у нее бывают интересные гости. Проследи, чтобы тот, кого ты туда отправишь, был наблюдательным, надежным и безоговорочно преданным.

Байрон неприязненно посмотрел на своего патрона, подозревая, что у того какие-то личные мотивы, но все же утвердительно кивнул.

– Хорошо, сделаю.

Убежденный бунтарь, Байрон был ужасно недоволен тем, что приходилось подчиняться аристократу, представителю старого режима; Везеул же получал от общения своеобразное удовольствие – ведь его сообщник наверняка считал, что в дни террора графа следовало бы отправить к мадам Гильотине. Этот человек с лицом хорька не обладал ни большим умом, ни воображением, и при всем его революционном рвении сделал для Франции гораздо меньше, чем аристократ граф Везеул, которого этот плебей презирал.

После ухода Байрона француз еще некоторое время с удовольствием покуривал сигару, думая о Диане Линдсей, вокруг которой начинала сжиматься петля, но так медленно, что она не будет даже догадываться, что ее ждет. Да, он, Везеул, не из тех, кто стремится удовлетворить свою похоть немедленно. Он, настоящий знаток, знал, как ждать и смаковать удовольствие. Граф представил, как будет выглядеть Диана Линдсей, когда ее руки и ноги окажутся привязанными к столбикам кровати, так что не представится ни малейшего шанса сбежать. Впрочем, сейчас у него имелись более важные дела, так что долго размышлять о том, что он сделает со шлюхой, пусть даже такой красивой, не было времени. Везеул начал писать отчет об информации, добытой Байроном, добавляя собственные комментарии о последствиях. Потом перевел рапорт на язык секретного шифра и переписал.

Закончив писать, он многократно свернул листок бумаги, затем взял тяжелую латунную печать с гербом графа Везеула, отвинтил ручку, и внутри оказалась вторая печать, секретная, в форме птицы, возрождающейся из пепла, – птицы феникса.

Диана занималась своими обычными делами, и на лице ее блуждала улыбка кота, наевшегося сметаны. Никакие теоретические познания о любви не могли сравниться с реальностью. Джервейз постоянно занимал ее мысли – и не только из-за их страстных соитий. Да, конечно, в этом смысле все было замечательно, но больше всего ее привлекала его неожиданная нежность. К тому же он оказался остроумным собеседником, а его улыбка, в которой часто сквозила насмешка над самим собой, была неотразима. Обычно он бывал холодным и невозмутимым, но с ней становился совсем другим. Но неужели именно она, Диана, произвела в нем эту чудесную перемену? О, как хотелось, чтобы Джервейз стал частью ее жизни. А еще она желала стать его женщиной официально, спать всю ночь в его объятиях, быть принятой его друзьями. В этом был какой-то жестокий парадокс: став куртизанкой, она навсегда себя запятнала, – но если бы не вошла в мир блудниц, то никогда не встретилась бы с этим мужчиной.

Иногда она с леденящим отчаянием вспоминала слова Мадлен: «В Шотландии у него есть сумасшедшая жена». В этом и состояла сложнейшая головоломка. Но как ее решить? Она знала, что Джервейз ее желал, во всяком случае – пока. Но любовница – это предмет похоти, а не любви. Конечно, она занимала какое-то место в его жизни, но далеко не самое почетное. Неужели только для этого она приехала в Лондон? А может, ей удастся что-то изменить?

Каждый раз, когда Диане приходили в голову такие мысли, она решительно их отбрасывала и начинала думать о чем-нибудь другом – например, о сыне и его школьных успехах. И, конечно же, Диана по-прежнему беспокоилась за сына. Джоффри всегда любил лошадей, а когда в их конюшне появилась Федра, с еще большей настойчивостью стал просить купить ему пони. У Дианы эта тема вызывала противоречивые чувства. Разумеется, она мечтала, что Джоффри когда-нибудь станет настоящим джентльменом, а джентльмен, не умеющий сидеть в седле, воспринимался как чудак. Но, с другой стороны, верховая езда могла быть опасной даже для самых лучших наездников… И если у сына случится припадок – или лишь мгновения «пустого взгляда», – он мог упасть и серьезно пострадать, даже погибнуть. Последние три года Диана постоянно говорила сыну, что подумает о покупке пони, когда он станет старше, – сколько можно откладывать? В общем, Диана прекрасно понимала, что ей придется принять окончательное решение. Но какое именно?..

Впоследствии, вспоминая осень 1807 года, Джервейз знал, что наверняка шли дожди, лондонское небо было свинцово-серым, а также происходили сотни мелких неприятных событий, – но он ничего этого не помнил: то чудесное время пролетело для него в тумане золотых дней и жарких ночей.

Дела же нации если не процветали, то по крайней мере не становились хуже – удалось убедить португальцев отправить свой флот в безопасное место, к берегам Бразилии. Его собственная работа продвигалась успешно, сеть информаторов становилась все шире и глубже, а государственные деятели всех политических мастей наконец-то осознали, что к рекомендациям виконта Сент-Обина следовало прислушиваться.

Но радостью его жизни была Диана. Ласковая и приветливая, она всегда оказывалась на месте, если ему это требовалось, прекрасно чувствовала его настроение – знала, когда говорить, когда помолчать; когда таять в его объятиях, а когда брать инициативу на себя. Временами Джервейза посещала мысль, что настолько идеальной любовницей могла быть только женщина, обладавшая незаурядными актерскими способностями. «Что в ней от реальной женщины, а что от притворства?» – иногда спрашивал себя виконт. Ее нежность и чувственность не могли быть полностью фальшивыми – они казались слишком убедительными. Однако в ней была какая-то загадочность, и временами даже создавалось ощущение, что Диана – совсем не та женщина, за которую себя выдавала.

Джервейз редко размышлял на эту тему. Было гораздо проще принять эту женщину такой, какой она хотела казаться, и Джервейз плыл сквозь те дни на волнах странных эмоций, слов для которых не мог подобрать. Лишь намного позже, когда те прекрасные дни давно миновали, он понял, что эти эмоции можно было бы обозначить словом «счастье».