Флеш Рояль. Соната для Бетховена - Тала Тоцка

Она так устала быть все время одна в этом огромном доме, бесцельно бродить между осточертевших сосен. Ей не хотелось готовить себе еду — если она готовила, то обязательно почти все потом скармливала охране, кстати, внутри флигель являл собой приличную трехкомнатную квартиру. Динка бродила по дому, кружила, словно надеясь найти утешение, и не находила. Особенно тяжело становилось в детской.

Они уже выбрали обои, Динке понравились желтые, с медвежатами и мышками, Максим сказал, как ее отвезет в роддом, так и поклеят, чтобы сейчас грязь не разводить. А ведь он оставил комнату под детскую, считая, что это ребенок Тимура, вот что было самое поразительное. Если, конечно, они оба в очередной раз ее не провели, уж кому-кому, а Максиму это точно не впервой.

Похоже он только этим и занимался с самого начала их отношений. У нее до сих пор горели щеки при воспоминании, как веселился Ворон, когда Динка рассказала ему о своем опыте провоза контрабанды прошлой весной, он даже на стол лег от смеха.

— Динка, да у нас никто таким не занимается, тем более Макс! Ты что! И на какой машине вы ехали? Ну, Динка, в это могла поверить только ты!

В общем, Макс ее снова обманул. Вытащил под видом заработка в гости к тетке с дядей, заодно день рождения отпраздновал. А она, дурочка, считала, что деньги давно Максу вернула и жила со спокойной душой и чистой совестью.

Щелкнула дверная ручка, открылась входная дверь, зашелестели пакеты. Макс вернулся! Динка захватила плед и, кутаясь в него, прошла босиком до двери в кухню. Максим разглядывал холодильник, набитый продуктами, а затем повернулся к Динке.

— Почему все то, что я привозил в последний раз, так и лежит, Дина? — он смотрел сердито, и Динка вдруг подумала, а с чего она решила, что он собирается иметь с ней какие бы то ни было отношения? Замуж он ее больше не зовет, жить с ней не живет, на что она рассчитывает? — Ты что, объявила голодовку?

Динка молча стояла, прислонившись к дверному косяку, и смотрела в стенку. Может, все же свалиться в обморок, так сказать, оживить картинку? Но глядя на сердитого Максима, в обморок ей падать перехотелось. За ребенка он испугается, конечно, а потом начнет ругать ее, что она совсем обессилела и выговаривать за безответственность. Стало очень себя жалко, а тут и слезы подоспели.

— Мне парни сказали, что ты уже три дня из дому не выходишь, — продолжал вычитывать ее Максим, а у нее уже губы дрожали, — в чем дело, Дина, тебе надо дышать воздухом!

— Надоели, — прошептала она еле слышно.

— Что? — переспросил Макс.

— Елки надоели, — повторила она, силясь не расплакаться, и тут почувствовала ощутимый удар изнутри и даже наклонилась вперед, поморщившись. А сын разошелся и хорошенько снова ее пнул, она дернулась и наклонилась ниже. И увидела перед собой совершенно белое лицо Максима.

— Что? Что, милая, ты что, рожаешь?

Она перевела дух и покачала головой.

— Если бы. Нет, это сын твой дерется.

У него было абсолютно растерянное лицо, она взяла его за руку и приложила ладонью к животу как раз к месту ожидаемого удара. Наследник главаря столичной мафии, похоже, сегодня решил пробивать себе путь на волю плечом. Зато лицо Максима приобрело изумленное выражение, а затем он улыбнулся, тепло и совсем по-мальчишески.

Вообще, у него был такой вид, что он вот-вот упадет на колени, но не упал, стоял, затаив дыхание и приложив обе ладони к ее животу, где измывался над матерью ее бессовестный ребенок, достойный сын своего отца. А Дина жадно вдыхала такой родной запах Максима который впечатался навеки вечные у нее в подкорке.

Наконец, малыш угомонился, и Макс отнял руки, но никуда идти не спешил.

— Дина, тебе что, холодно? Почему ты кутаешься в плед? — он спрашивал, а она не могла уговорить себя посмотреть на него. — Почему ты босиком? Где твои тапочки или носки? — принес носки, присел на корточки и сам надел ей на ноги. — Убери плед, давай я добавлю тепла в доме.

— Мне не холодно, — прошептала Динка, натягивая плед повыше, — я просто, просто… Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.

— Какой? — Макс выпрямился, ожидая подвоха. И она заставила себя ответить:

— Толстой и некрасивой.

Макс даже в лице изменился. Если бы он был экраном, Динка сказала бы, что по нему пошли полосы. Он заговорил, и теперь в его словах явно слышался упрек.

— Для каждого мужчины самая красивая женщина — это та, что носит его ребенка. Тем более любимая женщина, — добавил, — очень жаль, что ты никак этого не поймешь, Дина, — и направился к двери. И тогда она не выдержала. Он правда сказал «любимая»?

— Макс, — позвала тихонько, он замер, не шевелясь, а потом собралась с духом. — Макс, не уходи, пожалуйста…

Максим понимал, что впервые в жизни проигрывает по всем фронтам. Он, конечно, не рассчитывал на скорое прощение, но все же ему хотелось верить, что где-то в глубине души у Дины теплится к нему хоть какое-то подобие чувств, он не говорит о любви, пусть это будет простая благосклонность, тепло, а он сам ее любить за двоих будет. За троих.

Но его девочка с первого же дня их необычной совместной жизни восприняла его в штыки, и каждый раз, стоило ему возникнуть на пороге, она выпускала колючки, как ежик, и он совершенно не мог к ней подступиться. Она смотрела изподлобья, односложно отвечала на вопросы, а все попытки позаботиться о ней воспринимала как происки врага.

Единственное, она позволила ему пойти с ней к доктору на плановый осмотр, и когда Максим услышал, как сильно стучит сердце его сына, у него самого чуть сердце не остановилось. Он в прямом смысле слова забыл, как дышать, хорошо, доктор вовремя спохватился.

Максим вышел из кабинета, как чумной, и ему показалось, что Дина смотрит на него… с благодарностью, что ли, и с ожиданием. Он готов был на руках ее к машине нести, а потом как оборвалось. Снова между ними выросла стена отчуждения и непонимания. Максу казалось эта стена сделана изо льда. Или пуленепробиваемого стекла. Они друг друга видят, а как начинают говорить, звуки сквозь эту стену не слышны, никакие.

Пару раз он уже готов был сдаться, опустить руки и отпустить Дину, дать денег и пускай едет, куда хочет, но разум быстро брал верх — чтобы отправлять в никуда беременную любимую женщину, надо быть полным ничтожеством. Тем более он понимал, что и часа не пройдет, как помчится за ней следом. Он зависел от нее, как наркоман со стажем, и такая зависимость вовсе его не тяготила, напротив. Он бы с радостью сдался в плен, вот только эта мелкая суровая воительница в плен его брать категорически не желала.

Самое абсурдное было в том, что Дина сама его не отпускала, может и непроизвольно, но он все время замечал, как она следит за ним — когда он возвращается или уезжает, когда он подтягивается на турнике или отжимается с ребятами во дворе на спортплощадке, или когда они устраивают там импровизированные бои.