Бог, человек, животное, машина. Технология, метафора и поиск смысла - Меган О'Гиблин

говорят, что наша технологическая культура отдалила нас от природы и отдалила от нашего внутреннего духа. Она дала нам ложное чувство превосходства, позволив поверить в то, что мы существуем над миром природы и вне его, увидеть себя единственными живыми существами во вселенной, состоящей из мертвой материи. И Кох, и Гофф горячо писали о необходимости отказаться от антропоцентризма, и они считают, что панпсихизм предлагает выход. "Нам не нужно жить в человеческом царстве, все более размываемом глобализацией и капитализмом", - утверждает Гофф. Он считает, что мы будем вести себя более этично по отношению к нечеловеческому миру, если увидим себя единым целым с деревьями, океанами и ледниками. "Эгоистичное поведение коренится в убеждении, что мы - полностью отдельные и самостоятельные личности", - пишет он. Кох заканчивает свою книгу аналогичным призывом к оружию. "Мы должны отказаться от идеи, - пишет он, - что люди находятся в центре этической вселенной и наделяют остальной природный мир ценностью лишь постольку, поскольку это соответствует целям человечества".

 

-

Возможно, это знак времени, что я не считаю панпсихизм полным абсурдом. Хотя эта теория все еще остается в меньшинстве в научных кругах, сегодня, несомненно, наблюдается большая открытость к теориям, которые переворачивают современные ортодоксальные представления о расширении сознания вниз по цепочке бытия. Когда я упоминаю панпсихизм в социальных сетях, кто-то неизбежно начинает с энтузиазмом рассказывать о романе, который он только что прочитал о сознании деревьев, или о подкасте, который он слышал о коммуникационных сетях грибов, или о недавней статье в New Yorker о том, как психоделические растения эволюционировали, чтобы использовать "молекулы-посланники" для общения с человеческими нейротрансмиттерами. Восприятие мира как широко живого - это не столько новое предложение, сколько возвращение к мировоззрению всех ранних человеческих культур, к ментальной схеме, которая, возможно, является для нас врожденной. Очевидно, что люди предрасположены верить в то, что все вещи обладают разумом и способностью действовать, что природа и даже неодушевленные предметы похожи на нас. Но именно здесь теория становится более сложной. Является ли панпсихизм на самом деле избавлением от центрального положения человека, как утверждают его сторонники? Или это просто еще одна попытка увидеть все вещи по нашему образу и подобию?

Ирония заключается в том, что ученые раннего Нового времени, критиковавшие зачарованное мировоззрение и в конечном итоге помогшие его преодолеть, делали это на том основании, что оно было откровенно окрашено человеческими интересами. Фрэнсис Бэкон, один из первых современных мыслителей, возражавших против аристотелевской телеологии - идеи о том, что природа обладает внутренней силой, - утверждал, что такой взгляд на мир полностью антропоморфен. Когда мы воображаем, что у самой природы есть "цели" и "задачи", мы проецируем человеческие качества на неодушевленные предметы. Агентство и цель, которые мы видим в природе, - утверждал он, - "имеют явное отношение к природе человека, а не к природе Вселенной". Галилей высказал ту же мысль в своем "Диалоге о великих системах мира", критикуя тенденцию находить человекоподобный интеллект в мире в целом. "Я всегда считал необычайно глупыми, - писал он, - тех, кто ставит человеческое понимание в качестве меры того, что природа способна или умеет делать". Заметьте, что, высказывая эту мысль, он сам прибегает к антропоморфизму, приписывая природе знание и силу.

Бэкон считал, что эта тенденция видеть в природе человеческую сущность является следствием наших поисков смысла. Поскольку у нас самих есть цели и задачи, а наши действия рассматриваются в терминах причины и следствия, мы приписываем подобные мотивы всем природным явлениям. Мы стремимся создавать повествования о физическом мире, как будто он состоит из агентов, вовлеченных в некую грандиозную космическую драму. Эта тенденция, по его мнению, усугубляется предвзятостью подтверждения. Человеческое сознание - это машина для создания смысла, и если оно замечает какое-то совпадение или закономерность, то начинает навязчиво искать дополнительные доказательства, подтверждающие их. "Человеческое понимание, однажды приняв какое-то мнение... привлекает все остальное, чтобы поддержать и согласиться с ним", - пишет он в своем "Новум органум". В результате мы обречены находить в мире больше порядка и закономерности, чем есть на самом деле, и всегда будем предпочитать научные объяснения, которые льстят нашим субъективным желаниям. Мы отвергаем "трезвые вещи, потому что они сужают надежду".

Полагаю, больше всего меня интересует не то, что панпсихизм говорит о мире, а то, что он предполагает относительно нашего знания о нем. Хотя популярные споры об этой теории редко выходят за рамки правдоподобности наделения сознанием пчел и деревьев, она содержит гораздо более радикальные последствия. Утверждать, что реальность сама по себе ментальна, значит признать, что четкой границы между субъективным разумом и объективным миром не существует. Когда Бэкон осуждал нашу склонность проецировать внутренние желания на научные теории, он считал само собой разумеющимся - как и большинство из нас сегодня, - что разум не является частью физического мира, что смысл - это нематериальная идея, которая не принадлежит объективной реальности. Но если сознание является конечным субстратом всего сущего, эти различия становятся размытыми, а то и вовсе неважными. Возможно, что между нашей внутренней жизнью и миром в целом существует симметрия, что отношения между ними - это не парадокс, а метонимия: разум служит микрокосмом макроскопического сознания мира. Возможно, нет ничего страшного в том, чтобы задаться вопросом, может ли Вселенная общаться с нами, полна ли жизнь "соответствий", как их называли спиритуалисты, между нами и трансцендентным миром - не является ли, по выражению Эмерсона, "вся природа метафорой человеческого разума".

 

-

Панпсихизм часто ассоциируется с романтизмом, и вполне уместно, что он стал вновь популярен в тот момент, когда в массовой культуре возрождаются многие романтические и спиритуалистические ритуалы. У меня есть подруга - она из тех, что есть у каждого из нас, - которая искренне верит в астрологию и психические явления, приверженец Рейки, коллекционер кристаллов, женщина, которая время от времени присылает мне электронные письма с загадочными названиями и одной строчкой текста, спрашивая, например, о времени суток, когда я родился, или о том, есть ли у меня какие-либо ментальные ассоциации с мотыльками. Ни одной, которая бы сразу пришла в голову, - отвечаю я. Но потом, конечно, мотыльки вдруг оказываются повсюду: на акварельных гравюрах в витринах художественных магазинов, в дневниках Вирджинии Вульф, на страницах иллюстрированной детской книжки, которую я читаю своим племянницам. Эта женщина, которую я знаю с раннего детства, тоже испытывает странные отголоски и паттерны, но для нее они не являются результатом предубеждения в подтверждении или склонности