Ювелир. Тень Серафима - Наталья Корнева

Голова была полна мирского мусора.

Мнение святого отца, с которым они были знакомы без малого десять лет и очень сблизились, имело большой вес для ювелира. Сегодня священник говорил с ним как с чужим. Несмотря на отсутствие всякого упрёка, несмотря на мягкий, сострадательный тон голоса, сильф чутко уловил какое-то охлаждение, отдаление, даже отчуждение. Это очень опечалило Себастьяна.

Во всей Бреонии было не отыскать человека, который был бы посвящён в дела наёмника больше и который вызывал бы у него такое безоговорочное доверие, уважение и любовь. Хранитель церкви был мужественный и полностью преданный своему делу человек. Много лет продолжал он беречь в Ледуме источник духовного света, безропотно снося непрекращающиеся тяготы и лишения, терпя все причуды окружающего порочного общества. Все остальные священники в своё время были убиты или же бежали прочь, побросав приходы на растерзание городской стражи.

Тяжело думать, что служитель Изначального потерял веру в ювелира, поставил на нём крест. Возможно, заслуженно. Скорее всего, это было правильно, но Себастьяну малодушно не хотелось терять человека, который стал для него не только священником и строгим духовным наставником, но и другом. Возможно, единственным искренним другом в целом мире.

Только вот сегодня святой отец предпочёл ограничиться формальной исповедью и, под предлогом сильной занятости, отказал в личной беседе.

Этот отказ заставил ювелира страдать.

Усилием воли прервав мучительные раздумья о наставнике, Себастьян обратился мыслями к Софии, но и тут не нашёл облегчения. Какого чёрта проклятая Искажённая бесцеремонно влезла в его жизнь, разрушила его такой ясный, чётко устроенный, логичный мир, спутала все чувства? Себастьян ощущал, как внутри кровеносных сосудов бешено стучит кровь, как клокочет злость, почти ярость, с которой он не в силах справиться. Впервые за долгие годы душевное равновесие ювелира оказалось нарушено, да ещё как! Чашки невидимых весов ходили ходуном, грозя всему механизму сбоем или серьёзной поломкой.

Всё это просто не укладывалось в голове. Да что там, вообще нигде не укладывалось! И ради чего, Господь всемогущий, он сам же, по доброй воле, вернулся к нелепой девице, да ещё и притащил её сюда, в святая святых его мира? В душе творилось необъяснимое смятение, поднималась буря чувств, благополучно спавших всё это время. Заглядывая в себя, Себастьян ужасался этому чуждому, несвойственному ему состоянию. От прежнего порядка и понимания себя не осталось и следа. Думая о Софии, ювелир был искренне поражён самому себе: мужчине никак не удавалось определить своего отношения к проклятой спутнице – оно скакало, как взбесившаяся лошадь, колеблясь от состояния тихой ненависти до слюнявого умиления.

Но ещё больший ужас, заставлявший кровь остановиться и леденеть в жилах, вызывал тот безжалостный факт, что и чувства к Моник теперь также с трудом поддавались определению.

…Моник – первая, единственная, вечная любовь. Та, которая однажды и навсегда, которая не перестаёт быть. Это чувство являлось столпом мироздания, основой всех основ, мерилом и эквивалентом всех чувств. Оно просто не могло измениться. В противном случае придётся признать, что его гармоничный мир рухнул, рассыпался, превратился в хаос, чего допускать нельзя…

Вот на этом и остановимся.

Ведь не мог же он просто взять и забыть её? Это было бы несправедливо, неправильно. По каким-то своим причинам, которые наверняка были существенны, Творец отмерил людям короткий век. Себастьян ни в коей мере не судил Изначального за это и не стремился к вечной жизни: для сильфа жизнь вообще имела малую ценность. Но ювелира коробило лицемерное отношение человечества к смерти. Люди живут так мало и уходят навсегда… и очень скоро горе близких заканчивается. Как бы ни были сильны узы дружбы, любви, родства, – всех, всех без исключения неотвратимо настигает пустота, стерильная белизна забвения. Люди уходят, подобно тому, как облетают листья на осеннем ветру, а мир продолжает жить, и ничто в нём не говорит, что умершие когда-то существовали.

Никто не скорбит вечно. Никто не тоскует всю жизнь. Никто не отказывается найти утешение, и более того – найти как можно скорее, вытеснить новым, заменить, забыть!

Все клятвы о бесконечной любви и вечной памяти в конечном счёте оказываются ложью.

В глазах Себастьяна это было гораздо более страшным, гораздо более жестоким – не сам факт смерти, а предательство живых, малодушно стремящихся вычеркнуть, не бередить своих душевных ран, заполнить кем-то другим образовавшуюся полость в сердце. Да и само недолгое страдание по ушедшим было, по большей части, эгоистическим, даже называясь болью «утраты». Людей волновали лишь собственные неудобства, связанные с личными чувствами, потерей радости общения, вынужденным одиночеством. На смерть смотрели с точки зрения тех, кто остался по эту сторону незримого рубежа, который всем им суждено перейти однажды.

Судьба ушедших никого не заботила.

Поэтому сам он поклялся помнить и скорбеть вечно.

Но события последних дней, тесно связанные с Софией, сильно тревожили ювелира. Юная красавица на самом деле взволновала сердце, и Себастьян боялся дать определение своему отношению. Боялся заглянуть в себя и увидеть, что его кокон изо льда оказался разбит или пошел трещинами.

Нет, он не может быть способен на такое предательство! Не может сам поступить так же, как те, кого так горячо осуждал когда-то на заре молодости. Неужели столь сильно влияние на человека этой проклятой бесцветной, бесчувственной крови, которой ровно половина в его венах?

Всю жизнь ювелир боролся со своей второй сущностью. Говорят, сильфы легкомысленны и ветрены, как породившая их стихия, и совсем не умеют любить. Мать Себастьяна в полной мере доказала правдивость этих слов, вскружив голову его отцу и бесследно исчезнув, едва разрешившись от бремени. Двое крохотных полукровок, нежданных и нелюбимых детей, остались на попечение надломленного случившимся мужчины в самом сердце недружелюбных Лесов Виросы.

Сильфы никогда не враждовали с лесными людьми, да и с другой нечистью, для этого они были слишком равнодушным народом. Но люди одинаково плохо относились ко всем нелюдям, а потому на обманутого мужчину и ни в чём не повинных младенцев смотрели косо и зло. Из общины не изгнали, но вступать в контакт с «нечистыми» было строго запрещено. Уже вскоре отца убили в пограничной стычке с вепрями, и юному Себастьяну жить стало совсем худо. С горечью вспоминаются детские годы, безрадостные, голодные, полные тягот, лишений и откровенной ненависти окружающих.

Ювелир грустно вздохнул, вспомнив и родную сестру-близнеца. Альма родилась слабой и болезненной девочкой, совсем не приспособленной для выживания. Особенно для выживания в диких Лесах Виросы. Для общины она всегда была только обузой и объектом насмешек, ещё большим, чем сам Себастьян. Если бы не забота брата, она давно умерла бы, не нужная никому на земле.

Сосредоточенная только на самой себе, Альма часами перебирала цветные камешки, которые он находил и приносил ей, или просто смотрела прямо перед собой бессмысленным расфокусированным взглядом. Сестра не могла самостоятельно есть, одеваться или выходить из дома, да и не хотела. Она не запоминала людей, события и почти никогда не говорила: за все эти годы, проведённые вместе, Себастьян слышал от неё не больше десятка самых простых слов.