Фантом банановой диеты - Алина Кускова

– Но ее никто не хитил! – возмутилась Машка, показывая пальцем на «Восточный полдень».

– Если бы знала жена Ивана Терентьевича, какие невообразимые страсти разгорятся вокруг ее полотна, – вздохнула Анестезия, – вряд ли стала бы его рисовать.

– Писать, дорогая, – поправила ее Ирина, – художники обычно пишут.

– Какая разница, – вздохнул Влад. – Интересно другое, до чего докопался Туровский.

– Он же сказал, – недовольно повторил профессор, – все случится завтра!

– А можно нам сегодня узнать, – осторожно поинтересовалась Анестезия, – за что похищали бедняжку Аллу?

– Нельзя! – рявкнул Ображенский. – Никто ее не похищал. – Он уставился на племянницу немигающим взглядом. – Она сама сбежала, чтобы испортить мне эксперимент. Ей надоели бананы!

– Надоели, – подтвердила Алла. – До смерти!

– Но я не изверг. – Профессор явно обрадовался тому, что Алла поддержала его стремление сохранить хорошую мину при плохой игре. – Я не мучаю людей. Не хочет есть – не надо. Вместо нее завтра на банановую диету сядет Горюнов.

– Горюнов?! – заулыбалась Ирина Аркадьевна.

Костик подавился и закашлял.

День близился к вечеру, когда Андрей Туровский подъехал к художественному салону– магазину. Там его ждал Вячеслав Сергеевич Светляков. Салон был небольшим, но позволял выставлять немногочисленные картины, за что его часто называли галереей. Владелец галереи Светляков считал это название слишком пафосным, но вполне справедливым. Именно у него с успехом мог организовать выставку работ любой начинающий живописец. Вячеслав Сергеевич поддерживал молодежь, к которой по состоянию духа, а не шестидесятилетнего тела относил и себя. Он не был великим мастером, лишь пачкал красками холст, но ценил таланты других и содействовал их продвижению. Признательность и любовь молодежи сделали Светлякова широко известным в узких кругах, но Туровский сумел выяснить: Славика профессор Ображенский знал чуть ли не с детства.

Мысль Андрея о том, что Ображенский связан тайной с художественным салоном, вызвал телефонный разговор в день приезда Туровского на профессорскую дачу. А распечатка исходящих и входящих звонков лишний раз подтвердила: общение между Светляковым и Ображенским было довольно тесным и взаимным. Следовательно, Светляков что-то знал. Знал то, что профессор Ображенский скрывал от всех. И от Андрея в том числе. Хотя тот неоднократно ему говорил: если клиент утаивает сведения от сыщика, он обманывает себя. Обмануть Туровского было невозможно, как и детектор лжи.

Его неиссякаемый энтузиазм прорывался через все препятствия.

Как только удалось урегулировать дело с похищением Аллы Звонаревой и утрясти проблемы с магазином, в котором племянница профессора устроила пиршество, Туровский продолжил порученное ему расследование. Впрочем, профессор сразу дал понять, что его интересует факт покушения на престарелого родственника, а не предполагаемое исчезновение картины. Как догадался Андрей, картина Ображенскому была не дорога. Ни как ценность, ни как память. Это настораживало и заставляло думать. Он не верил в то, что украшать стены гостиной могла простая подделка, рядом с ней в комнате висели достойные полотна, оригиналы, хоть и не таких известных мастеров, как Лейтон.

Но звенья не связывались в единую цепочку.

Ювелиром, в руках которого должна была начать свое существование эта золотая цепь событий, стал Вячеслав Сергеевич Светляков.

Лишь только Андрей представился и сказал, что приехал от господина Ображенского, все пошло по плану сыщика.

– Рад! Очень рад вас видеть!

Ему навстречу поднялся грузный, молодящийся мужчина с доброжелательным выражением утомленного лица и распахнул объятия.

– Друг моего друга – мой друг!

И Андрей оказался в неловких объятиях великана.

– Как профессор? – Вячеслав Сергеевич после обмена любезностями предложил Туровскому стул рядом с его столом, заваленным бумагами, среди которых виднелись наброски с работ известных художников. Видимо, набросками баловался сам владелец художественного салона.

– Профессор чувствует себя отлично, – начал говорить Туровский. – Беда случилась с его дедом, Иваном Терентьевичем, он упал с лестницы. Но, к счастью, не пострадал. Одни ушибы.

– Какая жалость, какая жалость, бедный Иван Терентьевич, – закачал головой, как китайский болванчик, Светляков, – в его возрасте даже ушибы могут пагубно отразиться на здоровье. Но я рад, что с ним все в порядке. Надеюсь, – тут он хитро подмигнул Туровскому, – эта неприятность не мешает Ивану наслаждаться моим Лейтоном? Вы видели пейзаж? А? И как он вам показался?

– Замечательно! – восхитился Андрей. – Словно его создавал сам мастер!

– Ха-ха, – Светляков расплылся в кресле, – придраться не к чему. Вот что значит талант! И самое занимательное, мой друг, знаете что?

– Нет, – признался Туровский, чувствуя, что приближается к великой истине, – не знаю.

– А! – довольно провозгласил Светляков, – не знаете! А самое занимательное то, голубчик, что Лейтон после Ивана стал пользоваться повышенным спросом. Профессор, сам того не желая, сделал его модным художником в нашей тусовке. Хи-хи. С чего бы это? Нет, я признаю значимость его творений для художественного мира в целом, но в частности…

– У вас заказали сразу три копии картины Лейтона «Восточный полдень»? – догадался Андрей. – Три фалыпака?

– Фалыпак, – скривился Светляков, – дорогой мой, зачем же так грубо?

– Списки с оригинала, – поправился Туровский, которому по большому счету было все равно, как назвать картины. Главное, чтобы Светляков это подтвердил!

– Три великолепные работы, – похвастался тот, – достойные украсить любой солидный интерьер! Вы думаете, Андрей Александрович, у наших многоуважаемых толстосумов висят исключительно подлинники? Ошибаетесь, голубчик! Должно же что-то подлинное висеть в музеях, а на всех оригинальных работ старых мастеров не хватит. Благосостояние наших сограждан растет не по дням, а по часам. Современные работы повышенным спросом не пользуются. Как узнаешь, станет ли полотно ценным настолько, чтобы его с гордостью можно было передавать по наследству? То-то. Вот и заказывают умные люди копии. Кстати, смею вас заверить, уважаемый Андрей Александрович, качество так называемых фалыпаков даст фору любой экспертизе. Начинающему коллекционеру отличить копию от оригинала невозможно! Наша школа экспертизы самая высочайшая в мире, но, Андрей Александрович, могу смело утверждать, и самая ангажированная. Весь мир держится на мнениях экспертов. Скажут они, что подделка – оригинал, и уйдет полотно за хороший капиталец в частную коллекцию. Впрочем, – Светляков отмахнулся, – сегодня нельзя поручиться и за музеи с мировым именем. Слышали про Эрмитаж? То-то. У меня, Андрей Александрович, много талантливых ребят. Процесс производства достаточно трудоемкий: одаренный парень пишет картину, реставратор ее старит, искусствовед придумывает ей легенду. Желаете Лейтона для себя?