Лесной бродяга - Габриэль Ферри

С этими словами он соскочил с лошади и скрылся в чаще, откуда скоро вернулся, неся желтоватый продолговатый плод, похожий на зрелый банан; это и был jocuistle, о котором он говорил дону Эстебану. Кучильо подал его своим спутникам, приказав высосать из него сок, имевший кисло-сладкий вкус; этот сок — лучшее лекарство против опьянения, что и подтвердилось на Барахе и Ороче, головы которых сразу прояснились.

— Теперь к делу! — проговорил Кучильо, не обращая внимания на извинения своих сообщников. — Слезайте с лошадей и ведите их под уздцы до тех пор, пока не разглядите ясно, что за люди расположились у костра. Тогда остановитесь, а когда я выстрелю, то начну отступать к вам!

— Хорошо, — отвечал Ороче, — мы оба согласны, как сказали уже раньше, пожертвовать личными интересами ради общего дела!

Кучильо тихо слез с лошади, привязал ее к стволу громадного дерева и, как ягуар, пополз к костру. Он полз осторожно, прислушиваясь к малейшему шуму; издали доносилось мычание скота, пасущегося в саванне, пение петухов на гасиенде. Зловещие крики совы и жалобный вой шакалов сливались с шумом Сальто-де-Агуа[49].

Луна освещала верхушки деревьев, но свет ее тускнел вблизи яркого пламени большого костра. Кучильо осторожно добрался до своей цели и притаился между густыми корнями корнепуска. Злорадная улыбка осветила его лицо при виде трех расположившихся возле костра мужчин. Двое из них сидели, а третий спал, лежа на земле.

Та часть равнины, которая простиралась позади гасиенды, сохранилась в своем первобытном виде, так как ее пока еще не коснулась рука человека.

На расстоянии выстрела[50]от окружавшей гасиенду ограды начинался густой лес, простиравшийся на север на очень большое пространство, доходя почти до самого Тубака.

Единственная едва заметная дорога, ведущая через этот лес до селения, пересекалась шумным потоком, заключенным в глубокой пропасти, в которой он ревел, как запертый в клетке зверь. Поток этот начинался вблизи от гасиенды небольшим ручьем, соединявшимся затем в своем течении с множеством других ручьев, образуя таким образом шумный поток, через который был переброшен над пропастью мост, состоявший из нескольких толстых стволов. Благодаря этому примитивному приспособлению путешественники значительно сокращали себе путь, так как иначе пришлось бы совершать большой крюк.

На середине дороги между гасиендой и мостом на небольшой поляне, где был разложен костер, мы снова встречаем обоих неустрашимых охотников, с которыми уже познакомились в начале нашего рассказа. В ту минуту, когда под влиянием отчаяния Тибурсио покинул гасиенду, в лесу царствовала глубокая тишина, прерываемая только глухим рокотом потока.

Луна озаряла лес, окутывая верхушки деревьев серебряной пеленой, сотканной из лунных лучей. Стволы гигантских корнепусков, пробкового дуба и других тропических пород казались голубоватыми в ярком лунном освещении. Темная чаща кустов таинственно выступала среди серебристого света, льющегося потоками с высоты. Яркое пламя костра казалось еще краснее от сопоставления с лунным освещением; дрожащие огненные языки озаряли длинные стебли лиан, принимавших вид раскаленных докрасна проволок, и все кругом казалось как бы обагренным кровью. Но зато вдалеке от костра лесная чаща выглядела еще темнее и таинственнее.

В Мексике, где встречаются необозримые пространства без всякого признака жилья, нет ничего мудреного наткнуться на бивак в лесу, но в данном случае, поблизости от богатой гасиенды, владелец которой славился своим гостеприимством, такой ночлег под покровом неба мог показаться странным. Очевидно, прекрасно осведомленные о соседстве богатой фермы охотники имели собственные веские причины искать уединения. Около них была собрана изрядная груда хвороста, указывавшая на явное намерение провести в лесу всю ночь. Пламя костра озаряло багрянцем их лица, придавая им какую-то сказочную фантастичность.

Мы воспользуемся данной минутой, чтобы нарисовать портреты обоих охотников, которые играют в нашем рассказе главные роли.

На старшем была одежда, напоминавшая отчасти костюм индейцев, отчасти одежду траппера. На голове у него красовалась остроконечная шапка из лисьего меха, плечи покрывала пестрая хлопчатобумажная рубаха, а на земле возле него лежало подобие серапе, сделанного из шерстяного одеяла. На охотнике были короткие кожаные штаны, а вместо мокасин — подбитые гвоздями сапоги, настолько прочные, что могли прослужить несколько лет кряду. Через одно плечо висел буйволовый рог, служивший пороховницей, а с другой стороны был кожаный мешочек, наполненный свинцовыми пулями; возле него на земле лежала длинная винтовка; большой охотничий нож, заткнутый за пестрый шерстяной кушак, дополнял вооружение охотника, гигантский рост которого свидетельствовал об его происхождении от первых нормандских поселенцев Канады, встречающихся теперь там все реже и реже.

Волосы его были уже с сильной проседью, а широкий рубец вокруг головы, проходивший от одного виска до другого, служил доказательством, что он когда-то подвергался сильному риску потерять свою прическу, прельстившую, вероятно, какого-нибудь индейца. Его обветренное загорелое лицо отливало бронзой, когда пламя костра освещало его красноватым светом, но несмотря на некоторую дикость оно отличалось замечательным добродушием, которым почти всегда отличаются люди гигантского роста и сложения. Природа поступает предусмотрительно, оделяя таких людей мягким сердцем, так как иначе они могли бы принести много зла.

Товарищ канадца был несколько меньше его ростом и выглядел лет на пять моложе, так что ему можно было дать не более сорока пяти. Выражение его лица, смелое до дерзости, обличало в нем пылкую южную натуру, которую опасно раздразнить. В минуту гнева такие натуры, не злые по природе, доходят до жестокости.

Хотя его одежда и вооружение почти не отличались от одежды канадца, однако покрой его платья заставлял предполагать в нем скорее всадника, чем пешехода; зато его изношенные сапоги служили доказательством, что им пришлось немало послужить на своем веку.

Канадец лежал на земле и был всецело поглощен поджариванием громадного куска баранины, насаженного на железный прут, который он поворачивал над горячими угольями, испытывая гастрономическое наслаждение от запаха сочившегося сала и крови. Это занятие так поглощало его внимание, что он рассеянно слушал речь своего товарища.

— Уверяю тебя, — говорил тот, очевидно, возражая на предыдущую реплику канадца, — напасть на след врага, будь он индеец или христианин, всегда очень выгодно, и не следует терять его из виду!

— Да, но из-за этого мы не поспеем вовремя в Ариспу за получением нашего вознаграждения, да кроме того, у нас останутся на руках три непроданные шкуры!

— Поверь, что я позабочусь о наших выгодах; мое основное правило — никогда не забывать ни своих интересов, ни своих обещаний; доказательством может служить то, что через пятнадцать лет я собираюсь выполнить данный мною в молодости обет. Деньги наши в Ариспе не уйдут от нас, шкуры мы тоже успеем продать, а такой случай, который теперь навел меня на след моего заклятого врага, едва ли когда-нибудь еще представится, и я не хочу упускать его, ибо поклялся отомстить этому человеку.