Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов - Светлана Лучицкая

В то же время мир ислама и для Винцента из Бовэ — перевернутый мир, мир чудес, где все «наоборот»: когда пост, разрешается есть и пить, во время паломнического путешествия разрешается поклоняться идолам, праведники в раю предаются безделью и телесным удовольствиям.[517] Мусульманский мир изображается как земной рай, в котором доступны земные наслаждения. Винцент из Бовэ создал двойственный образ исламского мира — с одной стороны, это сатанинский мир Антихриста, с другой — это мир чудес.

Сочинение французского хрониста — одно из немногих произведений средневековой хронографии XIII в., в котором нашли отражения представления о Мухаммаде и мусульманах в эпоху крестовых походов. Им завершается целый ряд произведений о мусульманстве, написанных в тот период, когда образ ислама на Западе приобрел более отчетливые черты.

Итак, в эпоху крестовых походов жизнь и деятельность Мухаммада, основателя ислама, оказалась в фокусе внимания церковных писателей и хронистов. Одно из наиболее пространных жизнеописаний пророка представлено в хронике Гвиберта Ножанского. Написанная им биография Мухаммада содержит как ряд церковных стереотипов, так и баснословные рассказы и легенды. Он, возможно, использует устную традицию и опирается не столько на письменную традицию, сколько на plebeia opinio — т. е. на то, что было известно понаслышке. Его сочинение вписывалось в символическую традицию Средневековья — церковную и литературную — и было рассчитано на определенного читателя. Автора и его адресата связывало символическое знание, в категориях которого осмыслялись рассказы хрониста. В дальнейшем хронография XII–XIII вв. отразила две наметившиеся еще ранее тенденции — с одной стороны, нагнетание церковных стереотипов, усиление эсхатологических моментов, с другой — нарастание баснословных и фантастических моментов, придававших жизнеописаниям Мухаммада развлекательный характер. Этот амбивалентный образ пророка весьма органично вписывался в позднейшую средневековую традицию.[518] Распространенные в церковной и светской историографии фольклорные мотивы, в частности легенда о прирученном пророком белом бычке, в XV в. получают визуальное воплощение: в иллюминированной рукописи сочинения Джованни Боккаччо «Жизнь знаменитых людей» наиболее острый и распалявший воображение писателей момент в жизни Мухаммада запечатлен весьма наглядно: Мухаммад, снимая с рогов бычка книжицу с записанным в ней законом, возвещает восточным народам создание нового вероучения (см. рис. 6). Эта легенда, весьма популярная в Средневековье, дотянула свое существование до времен Шекспира. В пьесе «Генрих VI» дофин Карл, обращаясь к Жанне д’Арк, восклицает: «Не вдохновлял ли голубь Магомета? Тебя ж орел, наверно, вдохновлял!».

«Païen unt tort е chrestiens un dreit»

Chanson de Roland. V. 1015

«За нас Господь: мы правы — враг неправ»

«Песнь о Роланде»

В предыдущих главах мы рассматривали представления хронистов о культе, религиозных обычаях мусульман, основателе ислама Мухаммаде и пр. — словом, весь комплекс представлений, относящихся к религиозной сфере. Теперь настало время обратиться к изучению представлений хронистов о моральных качествах сарацин. Это тем более правомерно, что, как мы помним, многие термины, обозначающие в хрониках мусульман, имеют не только религиозные, но и моральные коннотации. Изучая моральные черты сарацин по хроникам, мы, как и прежде, будем пытаться анализировать приемы изображения иноверцев.

Образ Кербоги в хрониках XII в.

В хрониках Первого крестового похода можно вычленить целый ряд фантастических сюжетов, в которых дается оценка моральных качеств мусульман. Хронисты чаще всего рисуют небольшие сцены, в которых действующими лицами являются мусульманские эмиры, рядовые воины, члены их семей, а также христианские пленники или рыцари-крестоносцы. В целях создания «эффекта реальности» описываемых событий хронисты часто включают в свои рассказы прямую речь — иногда это воображаемые монологи, якобы произнесенные мусульманскими эмирами, или же придуманные хронистами диалоги между мусульманами и христианами.

Несколько таких фантастических рассказов можно обнаружить прежде всего в хрониках Первого крестового похода. Вот один из подобных сюжетов. 2 июня 1098 г. войска крестоносцев после изнурительной осады овладели Антиохией; эмир Яги-Сиан бежал из крепости, а еще через несколько дней многочисленные войска атабека Мосула Кербоги, прибывшие по просьбе сына Яги-Сиана Шамс-ад-Даула,[519] окружили город, и христианские рыцари, еще недавно осаждавшие Антиохию, сами оказались в положении осажденных. Христианским и мусульманским войскам предстояло помериться силами. 14 июня 1098 г. франки одержали победу над арабами. Все эти события изображаются в хрониках крестовых походов в фантастически преображенном виде.

Так, в хрониках подробно описан визит сыновей Яги-Сиана к султану. Этот визит состоялся вскоре после взятия крестоносцами Антиохии.[520] Шамс-ад-Даул приезжает в Хорасан с тем, чтобы от имени своего отца просить «короля Хорасана» и атабека Мосула Кербогу о помощи в войне против христиан. Хронисты пересказывают состоявшиеся между ними беседы.

В ставке «короля Хорасана» (т. е. султана) Кылыч-Арслан и другие правители рассказывают о поражениях мусульман и жалуются на свое плачевное состояние; они рисуют картину упадка в подвластных им государствах: «Народ наш и войско истощены, земли и царства наши уничтожены, жизнь наша и все, что у нас есть, в твоих руках».[521] Султан поначалу с насмешкой воспринимает жалобы побежденных эмиров. Он не верит тому, что пришедшие издалека христиане могли напасть на турок; обуреваемый гордыней, он низко оценивает и доблесть Кылыч-Арслана, уже испытавшего силу христиан.[522] Но когда эмир ибн-Кутулмуш распечатал письма Яги-Сиана, в которых были перечислены названия христианских государств и имена правителей, а также приводились данные о численности христианских войск, то король и «знатнейшие язычники» (primatus gentilium) более «не удивлялись понапрасну жалобам ибн-Кутулмуша», — они были смущены этими вестями и потупили взор.[523] Наиболее заметная черта поведения мусульман, раскрывающаяся в этих сценах, — гордыня и спесь. Однако самоуверенность иноверцев быстро сменяется неверием в собственные силы, стоит им лишь услышать о победах христиан или же — что в еще большей степени их отрезвляет — самим помериться силами с франками и испытать поражение. Те, кто познал «доблесть христиан» (virtutem Christianorum), ведут себя скромно и сдержанно. Для мусульман вообще характерен резкий переход из одного эмоционального состояния в другое.