Освобождение шпиона - Данил Корецкий

Не обрушился. Башнабаш сплюнул невесть как набившуюся в рот землю, погрозил кулаком Разлому. Вернулся в расположение, отодвинул в сторону остатки простой пищи, полез в рюкзак…

Он чувствовал себя преступником, но все же довел замысел до конца. Банки с деликатесами он выстроил на тумбочке красивым полукругом. В центр поставил бутылку коньяка. Прочесть название на этикетке он не смог, но звездочки сосчитал. Раз, два, три… Пять. С математикой Башнабаш дружил. Он развернул банки этикетками к себе, чтобы было как в «Книге о вкусной и здоровой пище». В его родном Башмакине о такой книге ничего не знали, там вообще ничего не знали, кроме картошки с луком да сала по праздникам. Трудно жили люди, бедно. И было это совсем недавно… кажется, вчера было. Когда он уехал в город? В 53-м. Сейчас 56-й. И вот на тебе — омары, фрикасе, консоме какое-то, миноги опять-таки…

Башнабаш расплакался.

Коммунизм! — подумал он в порыве необъятного пьяного счастья. — Свершилось! Коммунизм победил! Бери сколько хочешь, чего хочешь! Ешь, пей, гуляй! Прав был Ленин, прав был Маркс! Ура!

Он вытер слезы кулаком, плеснул себе коньяку. Схватил банку с фрикасе (ща-ас узнаем, что ты такое есть!), занес нож…

— Отставить, рядовой Башмакин!

Башнабаш застыл и пригнулся.

— А-атставить, я сказал!

Он положил нож на тумбочку, отодвинул от себя банку.

— Тебя партия зачем сюда поставила, а? Чтобы ты коньяки хлестал да деликатесы жрал?

— Никак нет, — сказал Башнабаш тихо.

— А зачем ты здесь существуешь? Доложи по форме, рядовой Башмакин, в чем смысл твоего существования!

Он вскочил, вытянулся по стойке смирно, привычно оттарабанил:

— Существую, чтобы обеспечивать безопасность объекта и работоспособность его систем! В случае приказа или непосредственной угрозы проникновения сил противника — объект уничтожить!

— Все правильно, Башмакин! А где сказано, что тебе коньяки генеральские положено хлестать да омаров жрать?

— Никак… Нигде! — выпалил он.

— Так что ж ты, мать твою!!.. Солдату спирт положено пить, тушенкой закусывать, жизни не жалеть и славить Родину и партию троекратным «ура». Ясно?

— Ура! Ура! Ура!

То ли от стыда, то ли от спирта, но стена палатки перед глазами плавала туда-сюда, в голове звенели куранты, ноги подгибались в коленях. Стоять было трудно.

— Вот так-то, Башмакин. Молодец. А теперь — вольно, солдат! Сядь-ка, налей да выпей…

* * *

Он проснулся в шесть утра оттого, что тарахтенье генератора смолкло — солярка закончилась. Тусклая лампочка под потолком превратилась сперва в малиновую раскоряченную букву «М», потом в оранжево-серую. Погасла. Башнабаш вскочил на ноги… и чуть не умер на месте. Так плохо ему еще не было в жизни. Он включил фонарь, кое-как приволок из топливного склада канистру, заправил генератор — от запаха солярки его вывернуло прямо на сапоги.

Пойти лечь. Свернуться калачиком, переждать, пока организм восстановится, пока не закончит полыхать эта жуткая гражданская война у него внутри.

А караул? Кто будет охранять объект?

Да плевать! — подумал было… — Нет, нельзя. А если наши вернутся — Климов с Худаковым? Или спасотряд? Или связь восстановится? А он тут валяется с похмелья, будто какой-нибудь морально разложившийся тип… А если — враги?!

Башнабаш попробовал выпить спирту — слышал, помогает. Не смог, как ни старался. С души воротит. Ладно, взял на продовольственном бутылку нарзана, с жадностью осушил ее всю. Жажда пропала, но голова разболелась сильнее.

Что еще попробовать?

Пошел на склад медикаментов. Если болен — лечись! Едва живой, он ходил среди полок и шкафов, читал таблички, развешанные здесь, как в аптеке. «Кровоостанавливающие средства»… «Общеукрепляющие»… «Мочегонные»… «Антисептические»… Нет уж, спасибо! Хватит нам антисептических!..

«Для лечения желудочно-кишечного тракта»… «Для повышения потенции»… Ого, а это что? Потенция. Потеют, что ли? Зачем тут кому-то потеть?.. Желчегонные, сердечно-сосудистые, обезболивающие, восстанавливающие… Вот, наверное. Восстанавливающие — это то, что ему надо. И обезболивающие тоже. Башнабаш взял две упаковки каких-то таблеток, сжевал на ходу несколько штук.

Дошел до металлических шкафов, за которыми прятались полки со спиртом, глумливо посверкивали выпуклые стеклянные бока бутылей. Был соблазн дать по ним хорошую очередь из ППШ, да жалко патроны тратить.

Башнабаш попробовал открыть один из шкафов и с удивлением обнаружил, что он заперт. Сплошное железо. Как сейф. И — заперт. Что там такое могло быть, интересно? Он еще раз прочел надпись, отпечатанную на глянцевой картонной полоске: «Неоперативная регенерация / Стимулирующие препараты». Буквы вроде русские, а что написано — непонятно. Башнабаш знал здесь только одно слово — «препараты», это то же самое, что лекарства. Ладно, разберемся как-нибудь…

Он вдруг обнаружил, что головная боль прошла и желудок почти успокоился. Даже о еде мог думать спокойно, без отвращения. Когда он принял таблетки? Минут пять назад, может, чуть больше. Чудеса просто!.. Он достал из кармана упаковки, постарался запомнить названия. Пригодится на всякий случай.

* * *

В караул он брал с собой наручные часы с будильником и подсветкой — на инструментальном складе нашел. Таких часов он раньше не видел, какая-то специальная модель, генеральская. С кучей всяких кнопок и крутилок. Захотел, нажал одну — там невидимые крохотные лампочки загораются по кругу, весь циферблат как на ладони, хоть ночь-полночь на дворе. И будильник есть, марш какой-то играет. Башнабаш заводит его в карауле на каждые два часа, чтобы веселее стоять было, ну и чтобы во времени как бы не утонуть. Здесь это просто — утонуть. Ни дня, ни ночи тебе, ни движения, ни звука… Только дизель тарахтит, и все. Чувствуешь себя, как муха в янтаре.

…Тогда семь вечера как раз прозвонило, до конца караула оставалось полтора часа. Ноги уже затекли стоять. Башнабаш решил пройтись немного туда-сюда. Повернулся, сделал шаг. И тут руку обожгло. Как взорвалось что-то внутри. Дернулся, глянул — палка торчит из плеча, короткая палка, а на конце у нее что-то вроде рыбьей кости, как перо. Башнабаш сдернул с плеча ППШ, ремнем задел стрелу, а та не сразу даже сломалась, а сперва ковырнула рану — боль адская! — и только потом надвое…

Он развернулся в ту сторону, откуда прилетела стрела, к Разлому, значит. И тут же ему сбило с головы пилотку. Упал, дышит, к прикладу щекой приложился, стал смотреть. Кочки эти, кучи, валы земляные — такое впечатление, что все это шевелится, перетекает, движется, приближается. У него мурашки по телу. Он хорошо помнил ту обезьянью рожу в темноте, когда они с Худаковым в карауле стояли. И про Борисенко помнил. Знал, что они где-то здесь, что объявятся рано или поздно. Но такого представить он не мог.

Маленькие, обросшие шерстью существа. Как восьмилетние дети, натянувшие страшные лохматые трико и маски. Только дети бы, наверное, кричали и визжали. А эти наступают молчком, беззвучно. И на диверсантов они не похожи. У диверсантов — оружие, гранаты, взрывчатка. А у этих палки, ржавые железные прутья да цепи. У одного на голове какой-то странный головной убор, а в руках маленький лук, куда он долго и старательно, торжественно так, заправляет очередную стрелу. Потом быстрое движение, щелчок — стрела жадно впивается в землю рядом с ногой Башнабаша.