Шесть дней - Сергей Николаевич Болдырев

завод взрывать, то… — Ковров запнулся, хотел сказать о Черненко, но взглянул на сервиз и остерегся. — Тебе бы учиться, пока молод, пока семьи нет, заботы не одолели.

— Так это вы у нас один такой, Алексей Алексеевич. Знаете, что Васька мне вчера сказал? «Я, говорит, двужильный, привычный. Печка кормила бы — вот те и все».

— Васька! — с иронией воскликнул Ковров. — Что с него взять?

— Без таких, как Васька, печь и кормить не станет а чугуна от нее не возьмешь, — рассудительно сказал Андронов. — Старые кадры свой век доживают, грамотная молодежь от горна бежит. Приходят такие, как Васька, которым деваться некуда. А уйди завтра Васька — где горнового взять? Пропадем мы без таких…

— Сейчас — да, пропадем, — подтвердил Ковров. — А жить надо с прикидкой, не на «сейчас», а на будущее. Ваське надо учиться, иначе он в грязи пропадет, и опять же мы не то что хорошего горнового, человека лишимся.

— Что же получается, Алексей Алексеевич: мы, все горновые, должны за расчеты садиться? Так получается?

— Так! — решительно отрубил Ковров. — Все вы можете сесть за расчеты, не какие-то там выдуманные «сто конструкторов» со стороны, а вы сами! Подучитесь в институтах и техникумах и начнете перестраивать производство. Заводов в стране много, мастеров печей без образования надо заменять инженерами, газовщиков грамотных не хватает… Возьми меня, могу я Черненко заменить? Он опытом берет, а у меня и опыта — с ним не сравнять, и инженерного образования нет. Черненко на пенсию надо провожать, сам просится, а кого взамен?

— Черненко?! — вскипел Андронов. — Черненко давно пора проводить пинком под зад.

Ковров опомнился, в душе ругнул самого себя: «Ну, что тебе надо было?»

— Да не в нем дело! — попытался он успокоить Виктора. — Оставь ты Валентина Ивановича.

— Черненко оставить?! Ну, нет! Не дождетесь вы от меня успокоения. — Андронов в сердцах ухватился за угол хилого столика и с силой тряхнул его. — Он у меня…

Непрочное андроновское сооружение зашаталось и жалобно заскрипело. Ковров, спасая индийский фарфор, вцепился в ножку стола. Сгоряча вскочил, в тесноте споткнулся и, падая, увлек за собой и злополучный столик, и все, что на нем располагалось. С грохотом и звоном разлетелись по полу фарфоровые черепки и полуистлевшие доски.

Ковров поднялся на четвереньки и зачем-то принялся сгребать черепки в кучу. Потом оставил бесполезное занятие и встал. Крутой румянец проступил на его лице.

— Так я и знал! — с досадой крикнул Ковров. — Втравил-таки меня в историю…

— Вся эта красота не помогла, — заметил Андронов. — А пишут, что успокаивает… Ну и Черненко!..

Он взял веник и совок, согнувшись в три погибели, принялся старательно собирать с пола битую посуду. Одна чашка чудом уцелела, но он сгреб и ее в общую кучу и с грохотом свалил в ведро для мусора.

Ковров порылся в карманах, денег на сервиз явно не хватало.

— Я тебе потом отдам, — пообещал Ковров.

— Это еще зачем? — Андронов насупился. — Сам я виноват… Да еще Черненко, — упрямо добавил он. — При чем тут ваши деньги?

— Не могу… я… с-с-с тобой… — едва не заикаясь пробормотал Ковров. — Терпения не хватает… Вот уж хотел по-человечески тебе объяснить, так нет, сервиз мне подсунул…

— Не было бы этого Черненко и сервиз был бы цел, — не слушая гостя, гнул свое Андронов. — Я вот теперь точно вам говорю, Алексей Алексеевич, клинышек в реле — его рук дело… А чашки — кому они нужны! Одна похвальба для матери, пыль людям в глаза пустить — вот и все их назначение было. Может, без них честнее будет, зависти в людях меньше станет плодиться.

Когда Ковров ушел от Андронова, было еще не поздно, и он решил навестить Майю, а потом со спокойной душой отправиться отдыхать. Пусть уж сегодня будет вечер визитов, а завтра заводские дела опять поглотят без остатка. Эти три дня после аварии он был так занят, так уставал под конец дня, что лишь иногда вспоминал о Майе и каждый раз укорял себя в невнимании к семье друга.

Семья Чайки ютилась в крохотной комнатке в старой левобережной части города сразу за территорией парка. Открыла дверь Женя.

— Майя в больнице, — сказала она, не дожидаясь вопросов, — вместе с ним в палате. Ей поставили там раскладушку. А я здесь с детьми.

Ковров прошел в знакомую комнатку. На полу, не подозревая о постигшем семью горе, играли с кубиками двое ребятишек. Комнатка была заставлена тремя кроватями, шкафом, столом, приткнутым к окну, и еще какой-то нужной мебелью. Лишь крохотное пространство посредине, на котором дети едва умещались, оставалось им для игры. Коврова, давно здесь не бывавшего, поразила теснота жилья. Справедлив был гнев Виктора Андронова, когда выяснилось, что не дали Чайке ордер на квартиру. Трудно в такой тесноте Майе и Ивану, а живут они дружно и счастливо…

— Здорово, орлы! — нарочито весело воскликнул Ковров.

— Здравствуй, здравствуй, дядя Алешка!.. — обрадованные его появлением закричали ребятишки.

— Ладно, играйте! — сказал Ковров и прошел с Женей в кухню, где она готовила детям ужин.

XXVII

Ковров опустился на табуретку около газовой плиты, уткнул локти в колени, подпер кулаками подбородок и слушал, как Женя рассказывает о самочувствии Ивана. Сознание вернулось к нему, врачи считают, что у него сотрясение мозга, что ему нужен полный покой, и потому Майя с ним в палате и днем, и ночью. Конечно, ей трудно, спит она урывками, но то состояние апатии и безразличия ко всему, которое охватило при известии о несчастье с мужем, слава богу, покинуло ее. Она полна лихорадочной энергии, ею владеет одна мысль: спасти ему жизнь. Жертвует и своим покоем, и сном, и здоровьем, лишь бы поставить его на ноги.

В несчастье Майя и не смогла бы вести себя иначе, подумал Ковров, слушая Женю. Беленькая, светлолицая, немного рыхловатая и совсем, кажется, не строгая, она всегда оберегала спокойствие в семье. Нелегко ей было без бабушек растить сыновей и работать на заводе инженером цеха автоматизации. Майя терпеть не могла, когда Иван после получки выпивал с товарищами, сама она даже на вечеринках не пила спиртного, лишь чуть пригубит рюмку и опустит на стол…

Трудно было представить Ивана неподвижно лежащим на больничной койке. Память рисовала плотное, крепко сработанное лицо с вдавленной ложбинкой на широком упрямом подбородке и глубоко утопленными маленькими глазами. Всякое дело он выполнял с дотошностью. Если бы понадобилось воду в кулаке донести хоть за километр, так сжал бы пальцы — ни одной капле не просочиться.

Ковров часто заходил к Чайке посидеть вечерок, но и Коврову, стосковавшемуся по