Меч Вайу - Виталий Гладкий

Иногда в каком-нибудь месте, чаще у северных, главных ворот, сарматы пытались забросать ров с водой вязанками хвороста и камнями, чтобы подступить поближе, но сколоты зло огрызались стрелами и дротиками, а если кому-то из врагов удавалось добежать до подножья вала, то и хорошей порцией кипятка. Правда, при этом и им доставалось: отряды прикрытия сармат густо сыпали на валы длинные стрелы из дальнобойных луков, и уже не один сколот сложил голову от смертоносных подарков врага. По ночам сарматы подползали к валам и, затаившись в кустарнике, терпеливо выжидали удобного случая, чтобы поразить стрелой какого-нибудь не очень осторожного воина из ночного дозора, если он появлялся на гребне вала. Сколоты тоже не оставались в долгу: уже несколько раз им удавались внезапные ночные вылазки, богатые на трофеи. А как-то брат Лика заарканил одного из военачальников аорсов и по этому случаю подарил Лику свой боевой лук, потому что теперь оружие знатного сармата принадлежало ему. И Лик настойчиво искал возможности испытать лук в настоящем деле. Поэтому он и старался всеми правдами и неправдами пробраться на валы, куда ребятне появляться было строго запрещено. Но Лику явно не везло: в тех местах, куда он забирался, сарматы не появлялись, а у северных ворот его драли за уши воины сторожевых постов и прогоняли, невзирая ни на какие уговоры.

Часто Лик навещал и осиротевший двор кузнеца Тимна, где стал желанным гостем и помощником. Так как для нужд обороняющихся требовалось много разнообразного воинского снаряжения, у наковальни теперь работал вместе с напарником Тимна и сын кузнеца – он был старше Лика на два года. Поэтому Лик нередко становился к деревянной раме кожаного меха и старательно раздувал пышущее жаром нутро старого, не раз и не два чиненого горна, чтобы помочь Ававос; теперь она, из-за отсутствия других мужчин в доме, занималась этой работой. К тому же в семье кузнеца и питались значительно лучше, чем домочадцы Лика, так как кузнечное ремесло высоко ценилось среди сколотов, а значит, и жили они побогаче, нежели скотоводы, имея возможность выменять за свои изделия вполне достаточное количество продуктов, чтобы удовлетворить насущные нужды. Обеды, которыми угощали Лика в семье кузнеца, были хорошим подспорьем в скудном пайке, ожидавшем его дома.

Лик помогал кузнецам отливать бронзовые наконечники стрел, потому что привозного железа было мало и его использовали только для ковки наконечников копий и дротиков, а также ножей и акинаков, очищал литейные формы от шлака и нагара, колол дрова, затачивал зубила. В скором времени он научился обмазывать огнеупорной глиной готовые акинаки перед тем, как сунуть их в печь, оставляя лишь узенькую полоску лезвия, чтобы железо приобрело необходимую прочность, научился по цвету раскаленной заготовки определять продолжительность ковки и даже как-то сварил обломанную ручку железных клещей.

Ававос, которую Лик подменял у кузнечного горна, тоже не теряла времени зря. С прошлого года под навесом лежала куча высушенной конопли, и Ававос связывала длинные стебли в пучки, окунала в воду, сушила, подвешивая корнями вверх, затем трепала ее на плоских камнях деревянным вальком – колотила подолгу, потому что силенок еще было маловато. Мать и Майосара, грустная и исхудавшая, занимались выделкой выменянных кож: прокуривали их дымом, дней шесть-восемь выдерживали в яме с золой, чтобы легче было удалить шерсть, счищали мездру, промывали, растягивали на плоских камнях и били по коже железными молотками, чтобы она стала мягче и тоньше. Потом, обрезав ненужное, долго выглаживали и лощили костяными ножами до полной готовности. Иногда Майосара закрывалась в хижине, где стоял небольшой ткацкий станок, и тогда мать, тяжело вздыхая, прислушивалась к стуку деревянных рамок, заглушающем негромкий плач.

Лик и Ававос, не сговариваясь, помалкивали о своих приключениях в лесном урочище у капища киммерийских богов: Ававос – из суеверного ужаса, внушаемого всемогущим сборщиком податей, а Лик – по причине чисто мальчишеского свойства: ему хотелось разгадать тайну пещеры, чтобы заслужить наконец похвалу взрослых, так несправедливо поступивших с ним после ночной вылазки за стрелами и копьями. И Лик с нетерпением ждал конца осадного положения и победы сколо-тов (в чем у него не было ни малейшего сомнения), чтобы снова навестить таинственное урочище каменных идолов.

Полуденная степь дышала жарко, словно хорошо протопленная печь. Голубой небесный купол, у горизонта размытый белесой дымкой, казалось, плавился и невидимыми глазу капельками стекал к ярко-желтому солнечному диску. Степное разнотравье – клевер, шалфей, синеголовик, полынь, лебеда – покорно склонилось к земле, вялое, измученное палящим зноем. Только злаки – ковыль, пырей, мятлик, тонконос, бородач, житняк – иссушенные до самых корневищ, щетинились ржавым листом навстречу солнечным лучам. Изредка робкий ветерок осторожно касался земли, но, напуганный шорохом сухостоя, тут же взлетал ввысь и растворялся над бескрайними степными просторами.

Серый суслик выглянул из норки, осмотрелся и быстро взбежал на пригорок. Что-то потревожило крохотную зверюшку: он тщетно пытался заглянуть за колючий травяной частокол, где рождалось нечто грозное и непонятное.

Неожиданно дробный перестук копыт нарушил знойное безмолвие, и большой табун куланов промчался неподалелку от суслика. Но обычно пугливый зверек даже не шелохнулся. Добрый десяток длинноногих тушканчиков во всю мочь последовали за куланами, подпрыгивая выше травы. Заяц, заложив уши за спину, бежал с такой скоростью, словно его по пятам преследовала лиса. Впрочем, и рыжая разбойница вскоре появилась; но странное дело – она даже не обратила внимания на маленького зайчонка, запутавшегося в высокой траве и угодившего прямо под лисьи лапы.

Степь словно проснулась: катились серыми комочками мыши-полевки, смешно переваливаясь, спешили куда-то толстые хомячки, стремительно скользили степные гадюки, желтобрюх обгонял юрких ящериц. Длинноногие дрофы, вытянув шеи, бежали вслед за выводками куропаток, порхали перепуганные перепелки – все живое стремилось убежать, уползти, улететь от надвигающейся опасности. Даже степной хорек, извечный и грозный враг суслика, проскочил мимо, не посмотрев в его сторону.

Но если земные обитатели в страхе перед грядущим забыли свои инстинкты, то пернатые хищники справляли кровавый пир. Вот пустельга упала в траву, и перья куропатки закружились над землей; степной орел камнем обрушился на выводок дрофы и принялся жадно глотать горячее мясо; степной лунь, бесшумный, как сама смерть, свалился на коростеля и вмиг разодрал его когтистыми лапами.

Степь горела. Грязно-серый дым полз вслед за оранжевыми языками пламени, поднимаясь все выше и выше. Огненный вал, с шипением и треском подминая сухо- стой, катился по степи, убыстряя бег – подул легкий ветерок. Едкий запах гари далеко опережал пожар. Горячий воздух вибрировал, гудел, словно в горне; земля стонала, покрываясь черной траурной накидкой из пепла…

Всадники неслись во весь опор. Каждый из них вел в поводу по две запасных лошади. Проскочив глубокую балку с пологими склонами, они едва не столкнулись с табуном куланов; притороченные к седлам дротики в мгновение ока оказались в руках, и три кулана с хрипом упали на землю.