Медаль за убийство - Фрэнсис Броуди

Это была улица совершенно одинаковых, расположенных уступами домов, проходившая недалеко от железнодорожного вокзала. Стоя у парадной двери, я слышала трель звонка, раздававшегося внутри дома Гиртсов. На звонок из дома никто не вышел. Обойдя дом, я подошла к его задней двери. В безукоризненно выметенном дворе стояли глиняные горшки с росшими в них мятой, зеленым луком, петрушкой и тимьяном. Я постучала в заднюю дверь.

На подоконнике росла герань с высоким стеблем, несколько ее лепестков упали на чисто вымытый подоконник. Оконные ставни были прикрыты. Сквозь небольшую щель между ставнями я смогла разглядеть уютную кухню с квадратным столом и стульями с плетеными спинками. На столе стояли чашка с блюдцем и кофейник.

Я опять постучала в дверь.

Снова не получив никакого ответа, я отступила во двор и, повернувшись, бросила взгляд на окно спальни. Показалось, или там и вправду шевельнулась занавеска?

Постучав в дверь еще раз, я принялась копаться в своей сумочке, разыскивая там кое-что себе в помощь. Такая штука нашлась. В начале этого лета, когда я занималась делом Брейтуэйт, Гектор, жених Табиты Брейтуэйт, подарил мне на память свой старый скаутский нож. Открыв одно из его лезвий, я просунула его под удерживающий подъемную раму окна крючок и откинула его. После этого рама легко поднялась. Я осторожно сдвинула на подоконнике горшки с геранью и забралась внутрь дома.

В кухне пахло свежезаваренным кофе, кремом для обуви и дрожжами, как будто совсем недавно поставили бродить тесто. Из-за двери, ведущей из кухни, внезапно раздался глухой удар и вскрик. Задев длинную связку чесночных головок, свисавшую рядом с сушилкой для белья, я быстро пересекла небольшую кухоньку, пнув по дороге жестяную ванночку, вода в которой была еще достаточно горяча, поскольку над ней поднимался пар.

У подножия лестницы лежала молодая женщина, согнувшись от боли, обхватив себя руками и издавая стоны.

Я склонилась над ней.

Она взглянула на меня полными слез глазами, ее круглое лицо было обильно покрыто потом и искажено болью. Женщина была босой. Единственное ее одеяние – ночная сорочка – промокла насквозь. Длинные черные волосы падали прядями на ее лоб и щеки.

Несколько секунд я смотрела на нее, не узнавая, возможно потому, что ожидала увидеть здесь Люси или мадам Гиртс. Из глаз лежавшей хлынули слезы, а стоны превратились в рыдания.

– Элисон! Что случилось? Дай я тебе помогу. Ты сможешь встать?

– Думаю, сможет.

Услышав этот голос, я взглянула наверх.

На верхней площадке лестницы спокойно стояла, напоминая статую, мадам Гиртс, одетая в косо обрезанную голубую юбку из льна и белую блузку, с безукоризненно уложенной прической на голове.

– Бедное дитя, – произнесла она, своим выработанным долгой привычкой шагом медленно скользя по ступеням лестницы вниз. – Она упала.

Когда я помогла Элисон подняться на ноги, ее рыдания превратились во всхлипывания.

– Ты упала? – спросила я.

Ответ прозвучал неразборчиво: то ли «ох», то ли «нет».

Мадам Гиртс выпрямилась во весь свой рост, составлявший четыре фута и одиннадцать дюймов[50]. Она стояла на три ступени лестницы выше нас, что давало ей возможность смотреть на нас сверху вниз.

– Конечно, она упала. Или вы хотите сказать, что я столкнула ее?

Мадам Гиртс подошла поближе к Элисон. Теперь мы все трое стояли тесной группой у подножия лестницы, почти не имея возможности пошевелиться.

Мадам Гиртс попыталась было увести Элисон вверх по лестнице.

– Не говори. Тебе надо прилечь.

– Но мне больно, больно.

– Что у тебя болит? – спросила мадам Гиртс.

– Ради всего святого, мадам! – сказала я. – Да у нее болит все тело. Она только что пересчитала им двенадцать ступеней лестницы.

– Пятнадцать ступенек, – всхлипнула Элисон.

– Тогда поднимайся вверх на эти пятнадцать ступенек, – распорядилась мадам Гиртс.

Не обращая внимания на ее слова, я помогла Элисон войти в комнату первого этажа, которая было одновременно кухней и гостиной. Своими босыми ногами Элисон ступила в расплесканную мной воду из жестяной ванны.

Мадам Гиртс следовала за нами.

– Кто впустил вас в дом, миссис Шеклтон?

– Я сама.

– Но…

– Вы должны были слышать, как я стучала во все двери.

Я подвела Элисон к виндзоровскому креслу у печки.

– Значит, теперь дом англичанина не его крепость. А что, есть закон открывать дверь после стука в нее?

– Есть закон, не позволяющий сталкивать девушку с лестницы.

– Сталкивать ее? Сталкивать ее?

– Она… она… – сдавленно пробормотала Элисон сквозь всхлипы, – она не… я упала. Я поскользнулась на лестнице и упала… она не толкала…

Мадам Гиртс прошествовала мимо меня и повернулась к Элисон.

– Тебе лучше прилечь, Элисон.

Я встала между мадам Гиртс и девушкой.

– По всем признакам, я не думаю, что вы можете указывать, что лучше для Элисон.

Мадам Гиртс вздернула подбородок.

– Ах, вот как? И на что же вы намекаете?

– Горячая ванна. «Падение» Элисон с лестницы. Сильный запах пивных дрожжей, но нигде не видно теста. Что вы покупали в Лидсе вчера вечером? Воронец[51]? Скользкий вяз? Болотную мяту[52]? Или что другое «для восстановления женского цикла»? Вы держали вашу поездку в тайне от вашего мужа…

– Вы не правы.

– … потому что он спросил бы вас, что вам там надо. Он связал бы поездку с пребыванием Элисон в вашем доме и с вашим отсутствием сегодня в танцевальной школе.

Мадам Гиртс побледнела.

– Вы ничего не знаете.

– Наоборот. Я знаю вполне достаточно. Во время войны я служила в Добровольческом медицинском корпусе. Среди солдат были не только раненые.

– Элисон в трудном положении. Я только пыталась помочь.

– Замолчите, да замолчите же вы все! – Элисон рывком поднялась из кресла. – Я пойду лягу. Я хочу лечь.

Мой опыт советовал мне схватить ее в охапку и притащить домой, но она была не в состоянии для подобного.