Ты, главное, пиши о любви - Юлия Говорова

Привет Льву Борисовичу и Лёне, ребятам, Седову, всем-всем нашим.

3 февраля

Москва

Марина – Юле

Седова не видела несколько месяцев из-за его самобытного характера, совсем он меня променял на старух в Сокольниках, и была рада, что он согласился пойти со мной на день рождения к нашей подружке.

Горели свечи, хозяйка разливала чай в духе чайной японской церемонии, а Седов свой рюкзак (в кои-то веки случился у него иностранный, шикарный рюкзак) поставил на стол со свечами.

Глядь: на столе полыхает костер. Все обмерли, и не сразу я догадалась, что это воспламенился седовский рюкзак (надо заметить, с моими фигурными коньками – мы собирались вечерком на каток).

С трудом потушили огонь. Все как-то обалдели. Седова же это происшествие повергло в ужасную меланхолию.

– Зря я с тобой пошел, – бухтел он на обратном пути. – Что я там забыл? Иногда я думаю – чего у меня в жизни нет? Все есть! Чего ни пожелай – это у меня есть. Вот ты вечно: «консерватория, консерватория»… Зачем мне консерватория? Идти, тратить деньги большие, искать, выбирать – когда радио включил – и вот она музыка – ЛЮБАЯ! И так во всем. В моей жизни нет места желанию, поиску, выбору – все есть, просто ВСЕ. Ну? Что ты молчишь? Ты хоть понимаешь, о чем я говорю???

А что касается Льва Борисовича – тоже хорош: на улице страшный гололед, а его не уговоришь ходить с тростью. Купили ему элегантную шведскую трость из благородной черешни. Но Лев даже слышать не хочет о ней.

– Я вам не старикашка, чтобы ходить с палочкой!!! – он восклицает с видом оскорбленного короля Лира.

Мы всячески убеждаем его, что это не «палочка», а ТРОСТЬ! Шерлок Холмс в расцвете сил расхаживал с такой тростью по Бейкер-стрит.

Ей-богу, так и хочется повторить за Седовым:

ой,

кажется я

единственная надежда этого мира

4 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Закупаем морковку и капусту – подкармливаем лосей, косуль, гусей. Выкатишь им на радость кочан капусты – все сбегутся! Капусту кидаешь, как будто играешь в боулинг: эх! И раскиданная по вольерам и по сугробам – везде! – лежит капуста. Гуси находят и ощипывают – «сто одежек, все без застежек» – листья капусты. Кролики еще подбегут и погрызут.

А вы знаете, как дерутся кролики? В борьбе за территорию самцы кроликов выясняют отношения: они напрыгивают друг друга, и в этом скачке – им нужно хорошенько заехать ногою в бок сопернику! Идешь, и кролики из-под ног в прыжке, в прыжке, в прыжке.

12 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Сегодня почти весенний день, как март. С крыш капает, и съезжают лавины снега. Снег мокрый, тяжелый и глубокий. Птицы поют. И солнце. Повылезали из домиков Марта и Боца погреть бока. Ирмушка расплакалась, так попросилась погулять. Сходили с ней – послушать синиц и дятлов. Подышать свежим, считай, весенним снегом.

Ноздреватым, когда Ирма опустит в этот снег свой нос.

14 февраля

Бугрово

Юля – Марине

А еще у нас была игуана – Монтесума (поскольку родом игуаны из Мексики, то и названа она в честь индейского вождя). Ее нам отдали, как и многих наших зверей-«отказников», она зимовала у нас в доме и тоже любила сидеть на подоконнике, но на другом, не вместе с Жакобом (у нас же несколько окон).

И тоже зима, мороз, метель. На подоконнике сидит игуана, коричневато-зеленая, с раздувающимся горловым мешком на шее, он то раздуется, то сдуется, как кислородная подушка в руках врача.

И немигающий взгляд в окно. И зеленый хвост (она им бьет, как хлыстом, когда рассердится). Приземистая, на коротких ножках. На спине топорщится гребень-«ирокез».

А пальцы! На них не хватало лишь бриллианта, она перебирала ими элегантно и как-то нервно. Цок по подоконничку коготками, цок, цок, цок.

Летом она гуляла и замирала на яблонях в цвету, грелась. Поворачивалась к солнцу то одним боком, то другим. Жмурила и закрывала глаза от наслаждения. Ну, и в зависимости от того, каким боком она повернулась к солнцу, она становилась то розовато-лиловой, то голубовато-зеленой. Оранжевой, или красной, или синей.

Весной вегетарианка ела одуванчики. Среди одуванчиков в цвету. Зимой смотрела на подоконнике в окно – метельное. Места-то у нас метельные! Отдышит «глазок» в окне и смотрит, смотрит, смотрит: на протоптанную дорожку в снегу, обледеневший колодец, иней, унылый поздний рассвет, закат, на то, как снег летит, залепляет окна.

Жакоб – и его родина Африка, игуана – из жаркой Мексики.

– И не хватает еще веретена! – говорил Андрей. – Как писал поэт:

Желаю вам всего хорошего,

глубокого снега и лыжни.

18 февраля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Сегодня всю ночь мне казалось, что я живу на маяке на мысе Кейп-Код недалеко от Заполярного круга (где жил однажды писатель Генри Бестон: он уехал из города и два года прожил на берегу океана на этом мысе, один, он сам этого хотел и позже написал книгу). А чтобы видеть повсюду море, он чуть ли не со всех сторон в доме поставил окна и видел все. Шторма и приливы и отливы. И естественно, в эти окна дули бури.

И еще у героя одной из моих любимых книг о том, как человек выращивал медвежат в Канаде, был дом на берегу озера, и хозяин-индеец там тоже сделал большое окно на воду.

Хотя расчетливыми другими индейцами это не поощрялось – большое окно, меньше тепла, но он все равно так сделал, чтобы видеть рассветы и закаты, перебегающих через озеро зимой волков, друга, когда тот плывет к нему на лодке.

И у меня такое же окно сейчас. И с видом на озеро, и с ветром. Жутким ветром! Окна трещат. И хлещут замерзшие ветки дикого винограда по окну. Всю ночь. И завывания ветра и присвисты.

А ветки того самого винограда, по которому (вот так же в одну из зим) от нас ушла наша игуана. В Мексику.

25 февраля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Еще, Марин, что у нас есть красивого, это сойки. Мы дикой нашей свинье Чунечке сыплем каждый день желудей на снег. Чунечка поест, отойдет, и слетаются сойки. Много соек. Пока Чуня ест, они терпеливо ждут и сидят на березах, снег, пурга, дорожки и следы заметает везде мгновенно, вроде только прошел, а следов уже нет. Соек тоже всех заметает снегом, лишь одни синие полоски на крыльях сквозь пургу. Как лычки десантников.