Нестор-летописец - Наталья Иртенина

— Этот пояс — мера и основа церкви, — пояснил Симон. — Двадцати мер пояса она должна быть в ширину, тридцати — в длину и в высоту, а с куполами — пятидесяти. Венец нужно повесить над святым жертвенником в алтаре. Я все сказал.

Антоний бережно принял из его рук пояс и венец, поднес их поочередно к губам и промолвил:

— Чадо! Исполнил ты волю Бога, и Господь исполнит обещанное тебе. О сыне же твоем, Георгии, не печалься. В свое время он будет мужем известным среди прочих и славным в делах. Верой и правдой послужит тому же княжьему роду, что и ты.

Пораженный варяг вскочил на ноги, приложившись головой о верх пещеры.

— Что значат твои слова, старче?! — почти гневно произнес он. — Мой сын мертв!

— Не Господь ли силен вернуть его, как вернул тебе дружину? — возразил Антоний. — Твой сын жив, и в недалеком времени ты увидишь его.

Варяг, исступленно мотая головой, зашагал вон из пещеры. Распахнул дверь, сбил с ног монашка и устремился к воротам монастыря. За тыном его ожидала дружина. На телеге стояла дубовая колода, выдолбленная изнутри, с заколоченным верхом. Симон растолкал кметей, сдернул с гроба белую парчу и рухнул на колоду, обняв.

— Что значат твои слова, чернец? — простонал он. По щеке его катилась горькая слеза.

С самого дня киевской разбойной гульбы Захарья пребывал в сумрачном духе. Князя выгнали, и жгучая обида словно бы улеглась. Всеславовы волхвы, возымевшие власть над людом, обещали скорое изгнание с Руси половцев. Мавра на сносях дохаживает. А жизнь все равно будто подкосило. Торговля не задавалась. Надо отправляться с обозом в Новгород, а руки опускаются. Последнее серебро в этот обоз вложено. Захарье все блазнилось, что и он пропадет, как корсунские лодьи. Тогда только в кабалу идти к ростовщикам, дерущим лихву. Там и до холопского состояния недалеко.

Он сидел на лавке и выделывал ножиком резные узоры на дереве. Сбоку тихо копала в носу Баска, круглила глаза на неслыханных зверей и птиц, вдруг проступавших под руками отца. За окнами шуршал осенний дождь-плакун, наводил еще больше тоски.

Захарья оторвался от струганья и прислушался.

— Мавра, погляди-ка во дворе. Кажись, принесло кого.

И вправду принесло. Гость создавал столько шуму, что хватило бы на троих. Звучно топал, рыком прочищал горло, гулко исторгал из себя речь, погоняя холопов: кого за конем смотреть, кого — из плаща воду отжать и меч обсушить, кого — мед-пиво на стол ставить. Мавра, едва успевши выбраться в сени, вернулась в горницу.

— Там этот… огромный… — сказала она испуганно и спешно понесла свое чрево в поварню, прихватив за руку Баску.

Захарья отложил рукоделье. Видеть никого постороннего ему не хотелось. Но раз уж гость на дворе, не принять его как от старины положено — срам для хозяев.

— Эй, купец! Подобру ли, поздорову будешь?

Через порог горницы шагнул муж великих размеров. Задел плечами ободверины, низко наклонил голову, чтоб не стукнуть о притолоку. Туловище в обхвате было как бочка, но не от жира, а от силы. Ноги — бычьи окорока, шея мало не шире головы. При том — розовые щеки и светлая прядка на лбу, алая камчатая рубаха с вышивкой. Поверх всего — мыльный дух бани.

— Душило? — квело удивился Захарья.

— Он самый.

— А я слышал, ты…

— Ну да, посидел в порубе, о житье-бытье подумал.

Душило расположился на скамье у стола, выставив на середину горницы ноги в сапогах. Сапоги у храбра были знатные — на двойной толстой подошве, чтоб век не сносились, мысы и задники обиты стальными накладками, верх выделан из невиданной кожи с узорами. Всех, кто интересовался, Душило уверял, что на сапоги пошла шкура лютого зверя коркодила, которого он самолично отыскал в болоте под Новгородом и порвал голыми руками. Мало кто ему верил, но сапоги вызывали уважение.

Холопы накрывали, расставляли снедь и питие. Захарья, посмотрев на Душилины сапоги, тоже подсел к столу и разлил по кружкам мед.

— Помянем Даньшу, — сказал храбр. — Пусть душа его радуется в небесном Ирии, у Христа за пазушкой.

Они медленно осушили кружки. Душило разорвал пополам вчерашнего холодного поросенка, начиненного грибами, и вонзил в него зубы.

— Когда жизнь встает намертво, о ней нужно подумать, — мрачно согласился Захарья.

— Во-во, — с набитым ртом ответил храбр. — И знаешь, что я надумал? Не нужен я князю.

— Какому? — уточнил Захарья.

— Никакому, — отрубил Душило. — Я Изяславу служу и больше никому. Служил. А он про меня забыл. Посадил в яму и забыл. На битву с куманами не взял. Против черни киевской не выставил. Самое обидное — меня из поруба достали полоцкие отроки. Позор на мои седины. Я им так и сказал, чтоб отстали. А то хотели меня к своему Всеславу отвести показать.

— Где у тебя седины? — спросил Захарья.

— А что, нету? — Душило почесал жирной рукой в голове и сказал грустно: — Скоро будут. От жизни такой. Ты не думай, я не жалоблюсь. Я горюю. Бояре меня не любят, князь бросил. Дела никакого. Что делать? Голову сломаешь. Думать — это тебе не веретеном трясти.

Храбр налил себе кислого пива и сразу выпил. Тихо рыгнул, вежливо прикрыв рот ладонью.

— Точно, — подтвердил Захарья, налегая на мед, — сломаешь. А про Гавшу слыхал?

— Слыхал. Перед Всеславом выслуживается, — неодобрительно сказал Душило, принимаясь за кашу с яблоками. — Так я чего надумал-то. Из дружины уйду, в купцы подамся. Возьмешь в долю? У меня гривен сколько-то есть. Да хитрая мысль в закромах.

— Мысль? Э… Какая?

— Такая: складываемся с тобой, едем в Новгород, покупаем на все гривны рыбий зуб и солнечный камень. Я узнавал, они хорошо ценятся в Корсуне, три-четыре цены против закупной. Разбогатеем. Согласен?

— Ну… — мялся Захарья.

По правде сказать, Душилин замысел не имел в себе ничего хитрого. Но и ничего худого не содержал. Захарья сам торговал янтарем, правда не чудским, а поднепровским, и рыбьим зубом со Студеного моря. Точнее, торговал бы, если бы не половецкий погром лодий.

Вместо того чтобы внятно ответить, он пробормотал:

— У меня жена на сносях.

Душило поглядел на него и сказал:

— Это бабье дело. Но я к тебе в душу не полезу. Значит, в Новгород пойду один. С твоими и моими гривнами.

— Нет, — Захарья покрутил головой, — ты пойдешь с моим обозом. Там распродашь товар и купишь новый. На мои и твои гривны.

Душило выпил еще пива, отрыгнул кислым духом.

— Большой обоз?

— Две лодьи.

Храбр подумал.

— Справлюсь. Хоть это дело — не веретеном трясти, но ты на меня можешь положиться.