Тайны взрослых девочек - Марина Крамер

– Максима никто ни в чем не обвиняет. Нам он нужен как свидетель. То, что он вынес вчера из дома в пакете, было дневниками погибшей Жанны Стрелковой, и мы очень надеемся, что Максим запомнил то, что там прочел. Жанна и ее отец погибли, а убийца так и не найден.

Коротченко растолковала Ленины слова по-своему.

– Вы же не думаете, что Максим мог?.. Он ее любил, он никогда бы не причинил ей зла!

– Иветта Генриховна, успокойтесь, – негромко попросила Лена. – Я же сказала: у меня нет оснований обвинять Максима. Я практически уверена, что он не мог причинить Жанне вреда, особенно с учетом того, как она ему доверяла. Согласитесь, доверить личные дневники можно далеко не каждому. Так вот, Максиму она их доверила, как доверила еще один документ, который тоже просила уничтожить.

– Она его использовала. Просто использовала его слепую влюбленность, манипулировала им. – В который раз за этот вечер мать повторила то, что Лена уже слышала.

– Вы напрасно так думаете. Мне кажется, она хорошо относилась к вашему сыну. Доверие ведь иной раз важнее любви.

– Не знаю… Я даже не знаю, где мне теперь его искать! Не представляю, куда он мог поехать, к кому? У нас никого нет!.. – Неожиданно для Лены мать упала на скрещенные на столе руки и заплакала.

Лена слегка растерялась. После заявления, что сын для нее чужой, ничего подобного она от матери Максима не ожидала.

– Простите, – пробормотала Коротченко, не поднимая головы. – Иногда так тяжело… Я думала, сын будет мне поддержкой, я смогу передать ему бизнес. У меня ведь самая крупная в городе сеть ювелирных магазинов. Вы наверняка знаете – салоны «Кристалл». А он ни в какую, для него только эта галерея существует. Он иногда сам стоит у холста, однажды даже продал свою картину на аукционе и все деньги перечислил какой-то семье с больным ребенком. Юродивый, честное слово. Эта Жанна ему мозги запудрила. Ведь мог же и картинами зарабатывать, а он…

Лене стало скучно. Увы, люди не меняются даже в горе. Вроде и сына ей жаль, но все равно ни о чем, кроме денег, думать не может. Надо же, любовь к деньгам, оказывается, способна убить даже материнский инстинкт. Деньги, деньги, деньги – и ни слова о любви, заботе, интересах сына, которые она даже не пробовала понять, сразу перевела в цифры.

Лена поднялась со стула, провела рукой по бархатной обивке.

– Простите, Иветта Генриховна, мне пора. Если Максим позвонит или как-то даст о себе знать, позвоните мне, пожалуйста.

В ответ снова раздались всхлипывания, и она поспешила покинуть квартиру.

Возле припаркованной у подъезда машины курил Паровозников. Кати видно не было.

– А где наше юное дарование? – спросила Лена, и Андрей только рукой махнул.

– Такие нежные все, куда там. Уж и пошутить нельзя!

– От твоих шуток чаще всего плакать хочется. Так где Екатерина-то?

– Садись, поехали. На трамвае прикатит, не барыня. Психанула, побежала! Я мальчик, что ли, за практикантками гоняться? Ничего особенного не сказал, кстати! – Он уже устраивался в машине. – Говорю: надо было тебе в прошлый раз его как следует трясти, он бы не только содержание договора вспомнил, но и еще чего-нибудь полезное. Шуток не понимает.

– Молодец, выставил девчонку виноватой.

– Да кто ее выставлял? Пошутил, говорю же. И сам не догадался ему пару вопросов о Жанне задать – таких, чтобы понять, что между ними на самом деле было. Так что Катька ни при чем, и психи ее мне не нужны.

– Так скажи ей: мол, я тебе неправильно задачу объяснил.

– Ага. А теперь ты, гражданка начальница, признай, что это ты мне неправильно эту самую задачу сформулировала, – тут же уцепился Андрей. – Ведь могла бы и намекнуть. Но тебе ничего такого тоже в голову не пришло, хоть с Коротченко больше меня общалась.

– И я виновата, не отрицаю, – согласно кивнула Лена. – Чего-то я в нем не разглядела. А ведь вел он себя странно, но я это списала на волнение из-за пропавшего документа. А надо было другую причину поискать. Но мне и в голову не пришло!

– Ленка, ты не казнись. Можем ведь его и в розыск объявить – если на мать немного надавить, чтобы она заявление о пропаже подала. А мы протолкнем.

– Посмотрим, – неопределенно отозвалась Лена. – Хотя идея богатая.

– Иногда и я гожусь на что-то, да? – подмигнул Андрей, паркуясь у кафе. – Слушай, давай перекусим, а? Аж ноет все внутри.

Лена бросила взгляд на часы:

– Хорошо, только поскорее. Мне еще перед шефом отчитываться, пока он домой не ушел.

– Клянусь: по-быстрому что-нибудь легкое освоим, и в контору. Здесь, кстати, подают твой любимый австрийский салат.

– Искуситель, – хмыкнула она, выбираясь из машины. – Если салат окажется плохим, я тебя прокляну и вычеркну из завещания, имей это в виду.

Андрей молитвенно сложил руки под подбородком и закатил глаза:

– Только не это, умоляю! Сплю и вижу, как унаследую твою развалюху на четырех колесах!

Лена шутя ткнула его в бок, Андрей фыркнул и распахнул перед ней двери кафе:

– Прошу, мадам!

– Но-но! Мадемуазель! – погрозила она пальцем.

Вечер выдался каким-то нескладным. Лена надеялась, что теперь, когда отпала нужда в поисках съемной квартиры, Никита будет появляться у нее чаще, чем раньше. Это было ошибкой, и она поняла это сразу, как только он ответил на звонок.

– Если у тебя что-то не очень срочное, я перезвоню позже.

От такого ответа она даже растерялась.

– Нет-нет, я просто подумала, что…

– Раз ничего срочного – извини, у меня идет практическое занятие, – сухо перебил он. – Освобожусь – перезвоню. – И отключился.

Лена молча смотрела на затихшую трубку и давила комок в горле. С Никитиным хамством ей приходилось сталкиваться не впервой, но почему-то именно сегодня это прозвучало уж слишком обидно. Хотелось провести вечер вдвоем. Теперь им никуда не нужно спешить и вокруг них не следы чьей-то чужой жизни, а ее, Ленины, вещи, ее запахи. Появилась хотя бы иллюзия собственной квартиры, устроенной так, как ей бы хотелось. И вот одна его фраза – и все ее мечты разбиваются вдребезги.

«Зачем я вообще с ним? Когда наконец я устану терпеть это унижение? Когда возьму и выскажу ему все, что наболело? Да и отношения ли это? Когда я перестану бояться его потерять?»

Она уткнулась лбом в прохладное стекло кухонного окна и смотрела вниз, во двор. Уже стемнело, но на хорошо освещенной дорожке резвились трое ребятишек лет пяти-шести. Перебрасывали друг другу красный мячик и хохотали так звонко, что слышно было даже сквозь закрытое окно. Рядом на скамейке сидели их мамы, болтали, поглядывали на играющих детей. Картинка чужого будничного счастья.

Почему-то именно эта совершенно обычная сцена стала последней каплей, которая переполнила чашу Лениного терпения. Она сползла на пол, обхватила руками колени и заплакала.