С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков

Я углубился в суть написанного и с каждой строчкой все больше не верил своим глазам. Из написанного можно было представить идеального человека и офицера. В те времена я был довольно прямым и неиспорченным карьерой человеком.

— Товарищ командир! Я не могу принять эту характеристику, она ведь совсем не отражает правды обо мне, мне стыдно!

— Так, доктор. Вы мне со своим, честно говоря, строптивым характером просто надоели. Даю вам на размышление одну минуту и, если вы имеете претензии к этой бумаге, я напишу другую, истинно отражающую ваше поведение на сегодняшний день. Так, время пошло!

В голове у меня все пошло кругом. Какой же я болван, что мне еще нужно? Я схватил бумажку и стал пятиться к двери.

— Товарищ командир, большое вам спасибо, товарищ командир!..

— Идите, идите и срочно в кадры, чтобы они там не передумали. Потом поговорим.

Так, через неделю, был подписан приказ и состоялось мое назначение в I-ое терапевтическое отделение Госпиталя ЧФ, к моему кумиру полковнику м/с Я.А. Рубанову.

Сдавал я должность фельдшеру, пожилому старшему лейтенанту м/с, одного взгляда на которого было достаточно, чтобы догадаться о его пристрастиях. А у меня была трехлитровая бутыль, полная ректификата, не оприходованная и не числящаяся на учете. Я же был экономным. «Выпьет за неделю», — подумал я. Наш командир капитан 3 ранга Михайлов никогда не был замечен нетрезвым. Даже продрогнув на мостике зимой, никогда не позволял себе ничего горячительного, кроме чая. Все офицеры знали об этом. Никогда ни у кого спирта не просил. И я решился. Поздно вечером, взяв бутыль, обернул ее чем-то и постучался к командиру в каюту.

— Заходите!

— Товарищ командир, я хочу вам передать перед уходом вот это, — и протянул ему пакет.

— Что это?

— Ректификат, товарищ командир. Три литра, чистейший и списанный, нигде не числится, — комментировал я.

— Вы что, доктор? Вы же знаете…

— Знаю, знаю, — перебил я его, — но позвольте доложить, что мой сменщик выпьет спирт в очень короткие сроки. Вы же видели его личико.

— Да, видел. Вы правы, выпьет, наверное, — нерешительно сказал он.

— Вот-вот. Возьмите, товарищ командир. Пригодится! А он выпьет, я в этом уверен, для работы я ему оставил сколько надо и все по акту, — и быстренько смылся, избегая дебатов.

Надо сказать, что благодарность к командиру сохраняется у меня по сей день. Он открыл мне «зеленый свет» на профессиональный рост, несмотря на мои «фокусы», а иногда и просто дурацкие поступки. И через двадцать лет, когда я встретил его уже в Москве, спросил, как это он так благородно поступил со мной.

— Доктор, я многое прощал вам, понимая, что вы теряете специальность, что все вам надоело и обрыдло. Но ведь я был командиром и обязан был требовать от вас дисциплины, несмотря ни на что. А когда представился случай дать вам зеленый свет по карьерной лестнице — я это сделал.

Вот так обошелся со мной строгий, но весьма справедливый человек. Он умел видеть в подчиненном главное, отбросив наносное, мальчишеское. Он стал для меня примером, как нужно поступать с подчиненными. Основное — не поддаваться чувству мести к человеку, который наговорил тебе лишнее, оценивать, прежде всего, его деловые и профессиональные качества. Сейчас моему командиру 84 года, он живет в Менделеево под Зеленоградом, и я поздравляю его по телефону со всеми праздниками.

Команда корабля тепло проводила меня. Щемило сердце, вроде осуществилась моя мечта — перевод на лечебную должность да еще в Севастополе, а щемило. Корабль крепко вошел в мою душу и на всю жизнь Он шесть лет был по существу моим домом, а экипаж моими подопечными, которых я знал большинство по именам, и о которых заботился, оберегал от болезней, лечил, направлял в госпиталь и т. д. Кроме этого, я был флотским офицером, вместе с другими испытывал все трудности морской службы, радовался успехам команды в стрельбах, в торпедных атаках и других выполняемых задачах. Поднимая последнюю рюмку при «отходной», я обещал всегда помнить корабль и поднимать тост «за тех, кто в море», что, к сожалению, в дальнейшем не всегда выполнял.

Годы шли, а время, как говорят, и лечит и портит. Но, будучи начальником терапевтического и диспансерного отделений Центральной поликлиники ВМФ, всегда тепло и заботливо относился к корабельным офицерам, приехавшим в отпуск в Москву с флотов и нуждающимся в какой-то медицинской помощи. Я хорошо знал, что на флотах им просто некогда было заниматься своим здоровьем. Особенно трепетно относился к командирам кораблей и подводных лодок. Многие из них после долгой службы на кораблях назначались в Главный Штаб ВМФ и центральные управления. Для них период адаптации в Москве был очень болезненным. Привыкшим к самостоятельности, к высокому статусу командира корабля, или бригады и т. д., им приходилось превращаться в обычных штабных работников, от которых требовали решения вопросов, не свойственных им ранее. Это, безусловно, многих угнетало и вызывало, зачастую, внутренний душевный конфликт. При знакомстве с ними я старался убедить их в том, что все это временное, что скоро все «устаканится» и они войдут в обычную колею работы штабных офицеров и все станет привычным и устойчивым. Это офицеры, даже высокого ранга, очень ценили, и у меня со многими устанавливались прекрасные отношения. Некоторые из них, при моей службе на одной должности, вырастали от капитан-лейтенантов до адмиралов и генералов. Конечно, все бывало. Иногда появлялись офицеры с большим гонором, с привычкой «царька» на периферии нашей Родины, привыкшие «руководить» медициной по своему разумению. Он с ходу начинал диктовать свои условия, отказывался от медицинского обследования и т. д. Тогда я при нем брал телефонную трубку и звонил его начальнику, который был, как правило, адмирал.

— Товарищ адмирал! Это начальник диспансерного отделения 39 Центральной поликлиники ВМФ. Иван Иванович (или Петр Иванович), вот у меня сидит ваш подчиненный и пытается не выполнять руководящие указания по медобследованию вновь назначенных офицеров.

В ответ чаще всего слышал:

— Ну-ка, дайте ему трубку.

Из трубки слышалось: «бу, бу, бу», и физиономия строптивого офицера менялось на глазах. В конце концов, мы находили «консенсус» и все вставало на свои места. Но в основном, взаимопонимание устанавливалось быстро, ибо опытные командиры чуяли в этом береговом полковнике м/с «своего человека». Это меня всегда очень радовало и окрыляло на рутинную, но нужную и многоплановую работу по должности. Любовь к «корабельным служакам» осталась у меня на всю жизнь.

Я отвлекся, вернусь в Севастополь. После назначения в госпиталь, я почти год ежемесячно посещал свой корабль. Меня сразу же окружали матросы, задавали разные вопросы, в основном о спорте. Потом заходил к офицерам, а иногда и к командиру. Память о корабельной службе осталась у меня на всю жизнь, как тяжелое, но счастливое время.

Итак, мечта осуществилась. Я ординатор офицерского терапевтического отделения ГВМГ Черноморского Флота. Долго не мог привыкнуть, что после работы, не спрашиваясь начальников, иду домой. Корабельный быт глубоко вошел в мою жизнь, в мои привычки, в служебные взаимоотношения. В те далекие времена рабочий день военных врачей госпиталя начинался в 9 утра, а кончался в 19–20 вечера, и это было нормой, никто не роптал. Начальниками отделений были замечательные врачи. Запомнился ведущий хирург госпиталя полковник м/с Кипиани А.Г. Когда бы я ни пришел в госпиталь, я всегда видел его высокую, сутуловатую фигуру. Впечатление было такое, что он и домой не ходит. Врачи хирурги уважали и побаивались его. Он был умелый хирург и весьма требовательный начальник. Через много лет мы встретились с ним в Москве, работая вместе в центральной поликлинике ВМФ. Запомнились на всю жизнь и такие прекрасные специалисты и начальники отделений, как полковники м/с Погорелов, Шпарберг, Метельский, Ильин. Полковник Метельский, высокого роста с львиной седой гривой, пронзительным взглядом, больше напоминал артиста в амплуа героя-любовника и старого ловеласа, чем врача-психиатра. Говорили, что симулянтов он раскалывал, как орехи. Правда, с моим «висельником», грузином-самоубийцей он несколько «оплошал». Большим знатоком своего дела был врач кожно-венеролог кандидат медицинских наук Ильин. Этот человек был весьма затребован в Севастополе, ибо гонококк не дремал, а трихомониаз набирал силы. Вот сифилиса не было, профилактика его была поставлена прекрасно и бараны, необходимые для реакции Вассермана мирно паслись на хоздворе госпиталя. Начальником урологического отделения, а затем и начмедом госпиталя был будущий генерал и первый начальник Центрального госпиталя МО в Красногорске Ю.Д. Глухов. Служа в Центральной поликлинике ВМФ, я ни раз обращался к нему с различными просьбами относительно моих флотских пациентов и почти всегда он помогал. Кстати, в Москве мы жили с ним в одном доме, поостренном для офицеров Главного Штаба ВМФ. Начальником главного госпиталя ЧФ был полковник м/с Горбатых П.И. Это был высокий шатен, резкий, с властным взглядом, весьма компетентный в управлении такой махины, как это медицинское учреждение. Ему было сорок лет, и он был участником войны.