Фоторобот в золоченой раме - Сергей Зверев

На следующий день позвонил Рыбак и попросил о встрече:

— Давай у истукана на Пушкинской. Есть тема.

— Какой тебе истукан? Это Пушкин.

— Знаю. Который «Му-му» написал.

— Шутник.

— Я не шутник, а массовик-затейник…

* * *

Платов только пришёл в органы и служил в отделении милиции. А Рыбак вышел из мест лишения свободы, попал в очередную историю — затеял драку с пацанами. Ему грозил новый срок.

Платов, молодой, ретивый и справедливый, напрягся и выяснил, что Рыбак в драке не виновен, а только оборонялся.

— Спасибо, опер. Не ожидал, — через силу произнёс он, потому как благодарить мента — это западло.

Через две недели Рыбак принёс информацию о разбойной группе. Не от широты души — просто решал какие-то свои вопросы с братвой. Он всё время решал вопросы. И как решал!

Однажды сел в СИЗО его младший брат за кражонку. Бедолагу в камере начали третировать, ссылки на старшего авторитетного брата не помогали. И Рыбак решил сам заехать в тюрьму, чтобы порешать проблему.

Подобрал квартиру с сигнализацией. Проник туда. Открыл холодильник, разложил водочку и икорку — отметить новый срок.

По вызову прискакивает наряд вневедомственной охраны. Видят мужика, расслабленно откушивающего на кухне водочку и закуску.

— Снимать квартиру с сигнализации надо, когда дверь открываешь! — возмущается старший наряда и уходит.

Обалдевший Рыбак понимает, что план трещит по швам. Звонит в «02»:

— Я видел, как кто-то вломился в квартиру.

Наряд вневедомственной охраны возвращается. В отделе Рыбак с готовностью пишет явку с повинной. Следователь везёт его к прокурору на арест. А тот объявляет:

— Человек раскаивается. Зачем арестовывать? Подписка о невыезде.

Очумевший от таких гуманных подходов, Рыбак выходит из отделения милиции. Вожделенная Бутырка от него всё так же далече. Напротив отделения расположен небольшой магазинчик. Там он вырывает из кассы ящик. Бьёт продавщицу по голове и неторопливо рассовывает по карманам деньги. Прибегает наряд. Его водворяют в изолятор. И там он решает все проблемы — и свои, и брата…

Рыбак выглядел бодренько и излучал позитивное отношение к жизни. Загорел, набрался сил у родственников в деревне. И был готов к труду и обороне.

— Как там мои кореша сидят? — перво-наперво осведомился он, беря в пальцы по-блатному прилипшую к губе сигарету.

— С комфортом, — ответил Платов.

— Про Дикого ничего не сказали?

— Завалили они его. По указанию Бубона.

— Вот же петухи! — Рыбак погрустнел. — Дикий правильный бродяга был. С понятиями. А эти… Сучьё без предела и краёв.

Он был искренне расстроен. Надо отдать должное, он обладал некоторыми положительными душевными качествами, среди которых были верность друзьям и даже какая-то человечность.

— На меня никто не показывал? — спросил вор.

— Вывел я тебя из дела. Железобетонно, — заверил Платов.

— Вот это отличная новость.

— Костя, поведай как на исповеди — ты общак в Железнодорожном взял?

Рыбак смутился. Потом кивнул:

— Ничего от тебя не скроешь. Хоть режь, государству вашему ни копья не обломится! Хрен по всей роже этому государству! Чтобы Рома Абрамович ещё одну яхту построил?

— Экий ты горячий…

— А твоя дольняшка законная. «Гелендваген» купишь.

— Костя, ты же меня знаешь.

— Ну и пухни с голоду. А я хорошо погуляю на эти лавандосы.

— Но долю отдать всё-таки придётся, — усмехнулся Платов. — Ты мне должен сдать Бубона.

— Бубона? Да откуда мне знать, где он залёг.

— Прояви изобретательность и оперативную смекалку.

— Тебе легко говорить. А меня на перья поставят, если что.

— Но риск-то — благородное дело.

— И за Дикого надо бы обратку крутануть, — задумчиво произнёс Рыбак. — Хорошо, что могу — сделаю.

— Я рассчитываю на тебя.

— Только не знаю когда. Такие дела быстро не делаются.

— Я понимаю. Буду ждать…

* * *

В Москве в массовой драке кавказцы порезали футбольного болельщика. По устоявшейся традиции молодёжь рванула разносить Манежную площадь, были столкновения с полицией. Прошли стихийные демонстрации. На Петровке ввели усиление, и теперь Платов сутки напролёт сидел в кабинете.

Пока выдалось свободное время, он волевым усилием перестал гонять по монитору шарики и начал обзванивать телефонные контакты мошенницы с нехитрыми вопросами: «Вы знаете Ирину Левицкую? Она вас не обманула? А собиралась? А картины предлагала?»…

Ответы делились на несколько категорий: «Левицкую не знаем», «Знали, но теперь знать не хотим», «А, эта кобра очковая ещё жива?», «Ой, её правда хотят посадить? Такая приятная женщина»… Самая ценная категория абонентов: «Это такая скотина! Я сейчас кой-чего про неё скажу, но на меня не ссылайтесь, потому что она такая скотина! Так вот…»

Из этих откровений выяснилось, что неугомонные супруги впарили невинным гражданам ещё множество поддельных живописных полотен. Среди жертв жена сановника из Администрации Президента, которая получила за полмиллиона долларов прекрасную подделку картины Клодта. Всплыл питерский олигарх, из бывших бандитов, за пять миллионов долларов ставший счастливым обладателем фальшивых картин русских авангардистов.

Жена сановника отказалась беседовать, заявив, что муж убьёт её за потерю денег, а СМИ поднимут галдёж — откуда у их семейства лишние полмиллиона баксов. С питерским бизнесменом тоже не срослось. Платов пытался прозвониться через его секретаршу, потом звонил домой. Там отвечали: его нет, когда будет, неизвестно, что означало — шли бы вы куда подальше. Оперативники в Питере пытались его выдернуть, но тоже безуспешно. Бизнесмен ушёл на дно.

Чтобы прояснить ситуацию, Платов встретился в Петровском пассаже с Кацем.

— Любовнице ищу подарок. У нас пятилетие. — Кац, прогуливаясь по торговым рядам, пыхтел как паровоз. — Валерочка, что это за цены?! Такие цены возможны только в космосе с учётом расходов на доставку на орбиту. Вот эта шуба может стоить тридцать пять тысяч долларов? Она из меха вымершего шерстистого носорога? Она даже не греет. В ней свет очей моих заледенеет и проклянёт меня!

— У нас есть модели, рассчитанные на русскую зиму, — пластмассово улыбалась продавщица.

— Мы в России. У вас все модели должны быть рассчитаны на мороз.

Они шли к следующему магазинчику. Там повторялось то же самое. Платов с удовольствием смотрел на этот балаган.

Наконец Кац отчаянно махнул рукой: