Пустая - Яна Летт

Его спутников тут же как ветром сдуло.

Если бы не Сорока, я бы вряд ли сумела пробраться сквозь плотную толпу к Прют, которая, запрокинув голову и не замечая ничего вокруг, стояла на тумбе у лап огромного каменного льва.

В черном ночном небе летели навстречу звездам тысячи огней, запущенных гуляющими. Некоторые жители ближайших домов забрались на крыши и выпускали целые смерчи золотистых язычков огня из специальных трубок, заряженных зажигательной смесью. Отсюда – как и из любой другой точки города – была видна знаменитая гора парка Сердца. Сейчас там словно открылись врата в иной мир. Небо над вершиной горы было расцвечено яркими золотыми и серебряными всполохами, и искры раскрывались высоко в небе, будто огненные цветы.

Я смотрела на них, стоя между Сорокой и Прют. Никогда в жизни я не видела ничего красивее, и, наверное, именно поэтому я вдруг почувствовала, что мы трое связаны, а Сорока прав. Каждого из нас вели невидимые нити. Оставалось последовать за ними и узнать, куда именно.

* * * *

– Вот вы и пришли, – сказал Сорока.

И словно кто-то резко повернул рубильник рассвета. Еще мгновение назад вокруг волновалось море возбужденных веселых лиц, а ночь полнилась все новыми и новыми огнями. Щелчок, и вокруг – серое акварельное небо над университетским городком, похожее на застиранную простыню на веревке, и праздничная толпа вдруг превратилась в редких прохожих, поблекших, утомленных.

Сорока отвесил нам поклон, подмигнул:

– Спасибо за компанию, дамы. – Его взгляд задержался на Прют. – Надеюсь, еще увидимся!

– Давно я так не веселилась. – Узоры на лице Прют расплылись, волосы растрепались, но я никогда еще не видела ее такой довольной и оживленной. – Ты идешь, Лекки?

– Я догоню, – сказала я неожиданно для себя самой и обернулась к Сороке.

– Ладно! – Прют махнула нам рукой. Привратник выглядел недовольным, пропуская ее, но она, кажется, и не заметила.

– Милая девушка эта Прют, – заметил Сорока, поворачиваясь ко мне. Остальные Вольные Птицы маячили неподалеку, позевывая. Воробей, кажется, рисковал уснуть стоя. – И умная. Ужасно несправедливо, что та богатая дуреха ее обскакала. Вот бы кто-то мог повлиять на это…

Я закатила глаза:

– Можешь не тратить красноречие, правда… Я решила, что хочу помочь.

Сорока моргнул, и я с удовольствием поняла, что он удивлен.

– Да ну?

– Ну да.

– И почему решилась? Я думал, проблемы с законом тебе ни к чему.

– А я думала, проблем с законом не будет.

Сорока улыбнулся:

– Не будет.

Я отвела взгляд:

– Просто хочу начать… влиять. – И добавила, предвосхищая его следующий вопрос: – Хоть на что-то.

Сорока кивнул. Кажется, мое объяснение его полностью удовлетворило.

– Рад слышать. Приходи к нам в «Коня» сразу, как проснешься. Я буду там. И вот еще что, сестренка. Я обещал подарочек – и ты его получишь.

– Не нужны мне никакие подарочки, – пробормотала я не слишком уверенно. – А что это?

Сорока широко улыбнулся, прежде чем раствориться в толпе:

– Вайс. Прют сказала, что он участник войны. Если окажется, что так и есть, – я найду его для тебя. Даю слово.

* * * *

Наутро краска сошла, и мои волосы снова стали белыми – как жемчуг, как утренний туман, как ослепительный горный снег… Сколько бы изящных сравнений я ни придумывала, красивее они не становились.

Прют крепко спала. У ее постели лежали красная туфля и смятое письмо – должно быть, одно из писем Мафальды. Под руководством Прют я ответила уже на три письма – и каждый раз подробно расписывала, как хорошо ее дочь питается и как крепко спит по ночам. Прют в это время корпела над очередной идеей, сгорбившись за столом, и грызла старый сухарь или задумчиво покусывала яблочный огрызок. Вопросы быта волновали ее мало, и трудно было поверить, что она и Мафальда – действительно дочь и мать.

Судя по ответам, Мафальда уже заподозрила, что я вру напропалую, но сделать ничего не могла; только просила каждую из нас заботиться о другой получше. О Криссе она писала очень мало или не писала вовсе – и это начинало тревожить и меня, и Прют, хотя последняя в этом не признавалась.

* * * *

До сих пор я видела Лабеллию Севвинтон лишь однажды, издалека, – Прют брезгливо ткнула в нее пальцем, – поэтому, когда у самого поворота на главную аллею меня окликнула высокая блондинка, я остановилась вместо того, чтобы бежать во все лопатки.

– Значит, это правда! – Лабеллия – а это была именно она – неспешно шла мне навстречу, гладко причесанная, так, что ни один волосок не торчал, элегантная, свежая. – У Уилби поселилась пустая? Как славно, что она наконец завела себе друзей.

В горле у меня разом пересохло. Окажись мы с ней посреди дороги, в безлюдном месте, наверное, я бы попыталась сбежать. Но здесь, в университетском городке, могла только стоять на месте и хватать ртом воздух, как свежевыловленная рыба.

Она не спеша преодолела последнюю дорожку, разделяющую нас, и встала передо мной, глядя на меня сверху вниз. Очень красивая девушка – идеальные черты лица, классические, четкие, как будто вырезанные очень прилежным скульптором, у которого не было недостатка во времени. Глаза – как драгоценные камни, но смотрели они надменно и жестко. Мне показалось, что где-то я уже видела раньше этот взгляд.

– Пустая, – снова повторила она, как будто я не расслышала с первого раза.

Я машинально надвинула капюшон на лоб, но тут же, разозлившись на себя, сняла его вовсе.

– Да.

Лабеллия присвистнула. Даже это получилось у нее аристократично.

– Неплохо. Теперь, по крайней мере, сомнений в теме ее идиотского исследования не остается.

– Оно не идиотское. – Я понимала, что нужно просто уйти, и поскорее, но не могла смолчать. Прошлая ночь, проведенная в кругу друзей – почти друзей, сделала меня смелее.

Лабеллия подняла высокие тонкие брови:

– Ого, как оно разговаривает. Что ты-то можешь понимать в исследованиях, ты, недоразумение?

– А ты что? – Я произнесла это быстрее, чем успела подумать, и почувствовала запах ее ярости – но Лабеллия широко, добродушно улыбнулась.

– Дерзишь? Правильно, отведи душу. Больше ты сюда, белая крыса, не зайдешь, так что полюбуйся парком напоследок.

– У меня есть пропуск.

– Твой пропуск скоро заканчивается. Сегодня, верно? И сегодня же я зайду в деканат и напишу заявление об оскорблении студентки. Тебя больше сюда и на расстояние выстрела не подпустят.

– Я тебя не оскорбляла.

– Еще как оскорбляла. – Лабеллия ухмыльнулась. – Само твое существование для нормального человека оскорбительно, понимаешь?