Предатель ада - Павел Пепперштейн

Внезапно он открыл глаза и произнес несколько слов по-французски. Голос низкий. Я предложил ему перейти на английский.

— Я ожидал женщину, — сказал он.

— Женщина будет здесь через час. Модель. Она будет позировать нам.

Он внимательно смотрел на меня своими круглыми, темными, тревожными глазами. С открытыми очами он немного более походил на свои фотографии.

Я взял стул и сел напротив. Честно говоря, я чувствовал себя не столько художником, встречающимся со своим прославленным коллегой, сколько одним из врачей. Я сильно волновался, но ощущение, что передо мной гений из прошлого, внезапно исчезло. Скорее передо мной был пациент, с которым мне предстояла долгая и нелегкая работа.

Я заговорил об искусстве, о том впечатлении, которое его картины и рисунки оказывали на меня во время посещения различных музеев. Я упомянул также некоторые детали его биографии, которую помнил весьма приблизительно. Он отвечал мне какими-то общими фразами, иногда невпопад. Его английский был правильным, но небогатым — не возникало ощущения, что он говорит на родном языке, однако никакого испанского или французского акцента в его речи уловить не удавалось. У меня появилась неприятная мысль, что он слегка слабоумен, что сознание после воскрешения не заработало в полную силу. По его ответам я не мог понять, помнит ли он о тех событиях своей прошлой жизни, о которых я упоминал.

После эйфории, которая сопутствовала мне на пути сюда, я вдруг ощутил резкую волну скепсиса: говорят, что воскресили Пабло Пикассо, но кто этот человек передо мной? Ни внешнего сходства, ни внутренней энергии, ни воспоминаний… Ничего убедительного, впечатляющего. Скорее напоминает психиатрического пациента с синдромом афазии. И с этим человеком мне предстоит провести бок о бок несколько месяцев?

Меня внезапно не на шутку испугала такая перспектива. Не совершил ли я глупой ошибки, второпях и необдуманно согласившись на предложение ученых? У меня не было никаких доказательств, что это действительно Пабло Пикассо. Но даже если это и правда он, то разве я располагаю хотя бы приблизительным, хотя бы смутным представлением о том, как изменяют душу человека долгие годы смерти?

Внезапно он ответил моим мыслям. Впоследствии я не раз убеждался в наличии у него телепатических способностей.

— Вы все забыли, молодой человек, — произнес он тяжело, пристально глядя мне прямо в глаза своими крупными полузеркальными зрачками. — Я вижу в вашем лице только слабые следы стертых воспоминаний. Вы даже позволили себе забыть французский язык, а ведь когда-то он был вам родным. Вы называете себя художником, произносите слова «искусство», «живопись», но вы не помните о том, что означает слово «цвет». Это потому, что вы забыли о мирах, где раскрашивают то, что мы видим вокруг себя. Вы забыли о том, как осуществляется расцвечивание.

Помните этих существ? Нет? Ах вы бедняга! Вы меня не узнаете, а я прекрасно помню ваше лицо. Вас зовут барон де Лур, нас с вами познакомила одна проститутка в Париже — Жозефина, если не ошибаюсь. Или Сьюзи. Рыженькая такая, с вьющимися волосами. Вы тогда слыли прожигателем жизни, о вас говорили как о пустом человеке при деньгах. Полагаю, с тех пор ничего не изменилось. Это не в вашем ли поместье мы находимся?

Я смотрел на него в полном недоумении. Я понятия не имел, о чем он говорит. Имя «барон де Лур» я слышал впервые. В глазах его мелькнуло некое озорство.

— Говорю же, вам стерли память. Да ладно вам, расслабьтесь, приятель. Это прискорбно, но это случается. Shit happens. Кстати, я знаю, что мы с вами сейчас в России, в научно-медицинском заведении. Здесь меня оживили русские ученые. Обратите внимание: я их об этом не просил. Не кажется ли вам это бестактностью с их стороны? Ох уж эти мне свиньи в белых халатах! Вечно суют свой нос куда не надо. Я не одобряю воскрешение умерших. Между прочим с тех пор, как я умер во Франции в 1973 году, я уже один раз побывал в мире живых. В 1987 году я переродился девочкой в Южной Америке. Но прожил недолго. Всего пять лет. Прискорбно, не так ли? Но это были веселые пять лет. Я жила на берегу моря. Я любила рисовать на песке. Я влюблялась в морские раковины. А теперь меня совсем не тянет к этому делу, — он кивнул на холсты и пачки бумаги. — Может, из-за того, что ваши глупые ученые нарушили естественный ход вещей? Теперь мне хочется только секса, а больше ничего. Когда уже придет эта женщина?

Женщина вскоре явилась. Невысокая, крепко сбитая молодая уроженка острова Куба, судя по внешнему облику.

— Ola, amicos! — непринужденно приветствовала она нас.

Возрожденный немедленно увел ее за белую ширму, где, видимо, находилась кровать или кушетка. Оттуда сразу же стали доноситься звуки поцелуев, хихиканья, обрывки испанских фраз, возня, вскоре перешедшая в недвусмысленные звуки секса.

Я был несколько смущен, тем не менее приготовил все необходимое для рисования модели: два небольших холста на мольбертах, краски, кисти, карандаши. Но никакого рисования модели не последовало. Как только звуки секса стихли, эта парочка явилась из-за ширмы с непроницаемыми лицами, как будто ничего не произошло.

— Полагаю, вы сможете позировать нам? — спросил я женщину.

— Позировать? Что за вздор?! — резко оборвал меня Пабло. — Ступай, милочка. (Он без всяких церемоний указал мулатке на дверь.) Я заплатил бы тебе, но и у меня нет ни сантима. Люди в белых халатах рассчитаются за меня. И завтра — никаких опозданий! Сегодня ты задержалась на пятнадцать минут — это недопустимо! И ты ступай, — обернулся он ко мне. — После секса мне так хорошо бывает, хочется побыть одному. Не для того я воскрес из мертвых, чтобы наблюдать долговязого хлыща, у которого глаза смотрят в разные стороны, как на некоторых моих старых картинах. Проваливайте, барон де Лур. Мой поклон Жозефине.

Я вышел из студии в растрепанных чувствах, как говорили в девятнадцатом веке. В коридоре я увидел длинноногую девушку поразительной красоты, которая сидела в белом вращающемся кресле. Перед ней стояла коренастая мулатка, и девушка отсчитывала ей банкноты — видимо, вознаграждение за сексуальные услуги, оказанные Пабло.

— Грасиас! — произнесла мулатка низким хрипловатым голосом.

— Завтра, Хуанита, никаких опозданий! — строго произнесла девушка в белом халате, глядя светлыми глазами в темные глаза мулатки.

Та кивнула, и по коридору процокали ее исчезающие каблуки.

Так я впервые увидел Ксению, ассистентку профессора Ермольского. Честно говоря, первая встреча с воскрешенным Пабло произвела на меня столь гнетущее впечатление, что я немедленно уехал бы из института, отказавшись от любого дальнейшего участия в этом деле. Но, взглянув в прозрачные глаза Ксении, я забыл о своих дезертирских намерениях.

Серый период

Мне стало ясно, что мое появление в Институте имени Николая Федорова объясняется желанием профессора Ермольского пополнить его коллекцию живописи произведениями нового Пикассо. Воскрешенный до сей поры проявлял стойкое отвращение к работе и ни разу не прикоснулся к художественным материалам. Моя задача заключалась в том, чтобы пробудить в нем художника, крепко уснувшего за годы смерти. Я полагал, что разговоры об искусстве являются наилучшим средством для достижения этой цели.