Вторжение - Дин Кунц

Но больше всего Молли удивило не прекращение дождя, не внезапная глухота, а приход зари. Взгляд на часы (после того как загадочный левиафан покинул небо над головой, они заработали в обычном режиме) подтвердил, что заря пришла в положенное ей время.

Идущий на смену темноте свет был густо-пурпурным, более свойственным не яркому рассвету, а тающему закату. И от этого света туман приобретал пурпурный оттенок.

В обычные времена эти королевские цвета являли собой великолепное начало дня. В сложившихся обстоятельствах, однако, этот странный свет и окутывающий землю туман предвещали хаос и насилие.

Туман ничем не пах. Не оставил запаха и дождь.

Один этап захвата Земли завершился.

Новый и, несомненно, более страшный начался.

В каждом конце — начало, и, возможно, в этом начале для нее и Нейла был конец всего живого. Последний удар ножом.

Видимость менялась каждую секунду. Стоя на месте, она видела то пять, то десять футов улицы. Крайне редко — двадцать. А иногда не могла разглядеть пальцы на вытянутой руке.

Люди выходили из таверны, но многие остались в зале: кто-то активно налегал на выпивку, другие ждали прояснения ситуации. Стоило человеку отойти на несколько шагов от двери, как он становился призраком. И приглушенные туманом голоса доносились словно из склепа.

Казалось, что в этом пурпурном молоке фонарь окажется очень кстати, однако, когда Нейл включил свой, выяснилось, что свет расплывается в окутавшем их сумраке, не улучшает видимость, только сбивает с толку.

Так что Нейл выключил фонарик и убрал в карман.

— Лучше обеими руками держать ружье, — сказал он.

Молли вытащила из кармана пистолет, едва вышла из таверны. Но чувствовала себя лучником далекого прошлого, который благодаря какому-то временному парадоксу перенесся в гущу современного сражения, с танками и управляемыми лазерами снарядами.

Одна группа борцов за город и мир, держась как можно ближе друг к другу, пешком направилась к банку. Их шаги, а вскоре и голоса поглотил туман.

Другая, в «Шеви Субербане» и «Форде»-пикапе, поехала вниз, к продовольственному магазину Нормана Линга. И они, пусть на черепашьей скорости, быстро исчезли. Сначала автомобили, потом свет их фар.

Рев двигателей перешел в урчание, словно в пурпурном молоке бродили чудовища юрского периода.

Молли боялась, что овчарка убежит от них, растворится в спустившихся на землю облаках, но надеялась, что Вергилий вернется, если она его позовет. Туман мог осложнить поиски детей ничуть не меньше дождя.

— Приступай, Вергилий, — скомандовала она. — За работу.

Пес, безусловно, понял ее и двинулся вперед с приемлемой для них скоростью.

Шли они по центру улицы, откинув капюшоны, но по-прежнему в дождевиках, на случай если ливень хлынет вновь.

И прошли совсем ничего, когда из тумана позвал одинокий голос:

— Помогите мне. Кто-нибудь, помогите мне.

Овчарка остановилась, навострила уши.

Молли огляделась, выискивая источник голоса.

— Где? — спросил Нейл.

— Не знаю.

Но голос позвал вновь, полный душевной муки:

— Пожалуйста. Кто-нибудь, пожалуйста. Господи, пожалуйста, помогите мне.

Молли узнала голос: Кен Холлек, почтальон с бачками и широкой улыбкой.

Кен и его семнадцатилетний сын Бобби, вооруженные, соответственно, винтовкой и вилами, охраняли вход в таверну.

Выходя из нее, Молли и не заметила отсутствия Кена и Бобби. Прекращение дождя, появление зари, пурпурный туман… все остальное отошло на второй план.

— Я кого-то слышал, — в голосе Холлека смешивались боль и страх. — Пожалуйста, не оставляйте меня одного, в таких мучениях. Я так боюсь.

Вергилий определил местонахождение Холлека, сделал несколько шагов, остановился. Наклонил голову, шерсть на загривке встала дыбом. Он зарычал, похоже, предупреждая своих спутников, что впереди, скрытая пурпурным туманом, затаилась угроза.

Молли не знала, что и делать, но, когда Холлек позвал вновь, еще более жалобно, не смогла повернуться к нему спиной, даже если (а поведение собаки именно это и предполагало) его использовали как приманку.

— Осторожнее, — прошептал Нейл, не отставая от нее ни на шаг. Они двинулись в туман, оставив пса за спиной.

Белая, с пурпурным отливом, лишенная запаха пелена окутывала их, такая густая, что, казалось, заглушала биение сердца. Но буквально в нескольких шагах видимость начала улучшаться, словно некая сила принялась разгонять туман в этом конкретном месте.

И перед глазами Молли открылся участок мокрого асфальта, на котором лежал какой-то темный предмет. Еще шаг, и она осознала, что видит перед собой отрубленную голову Кена Холлека.

Эта лишенная тела голова, с открытыми глазами, однако, продолжала жить, в голосе звучала невыносимая тоска.

Губы шевельнулись, задвигались, с них слетели слова:

— Вы не знаете, где Бобби, мой Бобби, мой сын?

Вероятно, во всей Вселенной нет ничего более растяжимого, чем человеческое воображение, вобравшее в себя миллионы надежд и грез за столетия непрекращающейся борьбы, имеющей целью построение человеческой цивилизации, впитавшее бесконечные сомнения, возникавшие в начале любого дела, и, конечно же, страхи, живущие в каждом человеческом сердце.

Но Молли ранее и представить себе не могла многое из того, что тем не менее произошло у нее на глазах за последние часы. К примеру, отрубленную, но, судя по всему, очень даже живую голову, хотя к такой встрече ее могли бы подготовить лишившийся мозгов ходячий труп Гарри Корригана или изувечившая себя кукла.

На какое-то мгновение глаза Кена Холлека парализовали ее. Жалостные. Полные боли. Демонические.

Инопланетяне принесли на Землю какую-то отрицательную энергию, которая стерла различия между растениями и животными, органическим и неорганическим, живым и неживым. Она бурлила и в живых, и в мертвых, и в тех, кто никогда не жил.

В голосе Кена звучали душевная боль и предчувствие дурного:

— Где мой Бобби? Что они с ним сделали? Я хочу увидеть моего мальчика.

Разум не только отшатывался, но бунтовал, не просто бунтовал, но отказывался признавать увиденное, отвергал само существование этой мерзости, пусть органы чувств и твердили обратное.

Человек мог представить себе, каково это — выжить в совершенно чуждой окружающей среде, в максимальной степени повторяющей окружающую среду планеты на другом конце Галактики, среди странных, злобных растений и отвратительных, еще более злобных животных. Он мог представить себе маленький, но гостеприимный уголок, затерявшийся в далеком далеке, где оставалась возможность коротать дни и ночи, забившись в норку, довольствуясь скромной едой и маленькими радостями.