Орел и Дракон - Елизавета Дворецкая

Проходя через Пещеру Марии, Бертальда преклонила колени перед каменным изображением Богоматери, выбитым прямо в скале. Спутники последовали ее примеру – кроме бесчувственных язычников, разумеется. Святая Дева, довольно искусно вырезанная в камне рукой неизвестного древнего мастера, была представлена в виде довольно зрелой женщины в римском платье, с покрывалом на голове. Смущало благочестивых наурцев то, что ее чересчур полная грудь была обнажена, но переделать рельеф ни один каменотес не брался, и даже отец Бальдвин, хоть и крутил сокрущенно головой, не решился поднять руку на изображение Святой Девы. Эта пещера служила наурцам церковью на время их невольного заточения. Правда, еще в детстве Бертальда и Бертран однажды случайно подслушали, как отец Бальдвин говорил их отцу: эта женщина – не Святая Дева вовсе, а какая-то из языческих богинь, оставшаяся еще с тех времен, пока здесь жили галлы, не знавшие Христа. Но сеньор Аутберт ему не слишком-то поверил, да и заметил, что в любом случае эти догадки лучше хранить при себе, дабы не смущать народ. Это Дева Мария, просто язычники изобразили ее так, как сумели.

Бертальда никому об этом не рассказывала, но в душе полагала, что отец Бальдвин был прав. В других местах пещер и коридоров имелось довольно много изображений – медведи, кабаны, лошади, – которые едва ли изобразила рука христианского резчика. Особенно это касалось фигурки мужчины, который сидит со скрещенными ногами, а на голове у него рога вроде оленьих. Конечно, это дьявол, которому язычники поклонялись. К счастью, человек-олень был изображен в самом дальнем углу Галереи Кабана, расположенной дальше остальных и мало посещаемой. Вероятно, о нем вовсе никто не знал, кроме Бертальды и Бертрана.

С Бертраном они были близнецы. Отец их, наурский сеньор Аутберт, умер пять лет назад, и с тех пор Бертран его заменил. С обязанностями покровителя селения он справлялся на удивление хорошо, потому что обладал умом, здравым смыслом, справедливостью и добрым сердцем. В доме распоряжалась Бертальда. Им уже сравнялось по двадцать лет, однако Бертран не спешил выдавать сестру замуж. Благодаря ее склонности к девической жизни, благочестию и добросердечности в селении ее считали чуть ли не святой, отчего и прозвали Хайлике. На самом деле ее «святость» была обыкновенной совестью: если крестьяне одалживали у нее зерно для посева, она принимала обратно ровно столько, сколько давала, а не в два раза больше, как иные сеньоры или аббаты.

– Иисус Христос взял у людей две рыбы и пять хлебов, а вернул бесчисленное множество, – говорила она тем, кто упрекал ее в расточительстве. – Нам чудеса не под силу, но все же мы, христиане, должны брать не больше, чем давали.

Вот потому женщины в деревне и считали ее святой.

На днях в Наур прискакал гонец от графа. К Амьену приближалось целое норманнское войско, и граф Гербальд призывал своих подданных к оружию. Бертран собрался немедленно: деревня Наур была не из бедных и могла выставить целых пятнадцать воинов, вооруженных в соответствии с их имущественным положением. Порядок был установлен давним указом императора Карла: в отряд своего сеньора должен вступить каждый, имеющий земельный надел в четыре манса. А те, у кого только по одному мансу на брата, должны собраться вместе и одного из четверых снарядить на войну за общий счет. Двенадцать мансов имел в Науре только один богатей – дядюшка Хумберт, и его старший сын Херме ушел в графское войско аж в кольчуге, как предписывалось тем же указом. Что с ним, жив ли он, в плену или спасся в город в рядах тех, кто успел отступить – было неизвестно.

О судьбе самого сеньора Бертрана принес вчера вести Годо, паренек из господских людей, которого Бертран выбрал себе в оруженосцы и за последний год успел кое-чему полезному научить. Годо и рассказал, что сеньор ранен и попал в плен. Бертальде стоило большого труда не показать, каким ужасом ее наполнила эта весть. Она могла навсегда лишиться брата, но предпочла не заламывать руки, а думать, как помочь беде.

Тем более что норманны явились и сюда. И эти трое даже обнаружили один из входов в подземелье. И Бертальда приказала взять их в плен: даже если иной пользы не будет, можно ведь расспросить и выяснить что-нибудь о судьбе Бертрана.

– Боюсь, отец прав и нам все же придется их убить, – негромко сказал Мартин, когда пленников поместили в одну из пустующих пещер-комнат и задвинули засов на двери. – Они не должны выйти отсюда и рассказать норманнам о нас.

– Но тогда мы потеряем Бертрана. Ты тоже считаешь, что его жизнь не стоит того, чтобы…

– Чего? – При свете факела Мартин пристально взглянул ей в лицо. – Чтобы выдать им тайну и погубить сотни людей? Раз уж они вошли сюда живыми, выйти живыми наружу они не должны.

Бертальда опустила глаза. Мартин был на год старше их с Бертраном, и в детстве они обследовали подземные коридоры втроем. Однажды, когда ей было восемь лет, в день Королевы Мая она пообещала Мартину выйти за него замуж. Правда, вскоре его увезли в школу Сен-Рикье, и она на несколько лет вообще забыла о нем. А когда потом узнала, что он намеревается стать священником, не огорчилась, а только порадовалась за товарища детских игр. К тому времени она уже знала, что дядюшка Хумберт – уважаемый и состоятельный человек, но все же не ровня сеньору Аутберту, а значит, в женихи ей Мартин не годится. Но и теперь, приняв сан, он оставался ее лучшим другом. Некрасивый, смуглый, с худощавым, каким-то слишком костистым лицом, он был умен, смел и надежен. Именно такой человек ей сейчас и требовался.

– Но… можно же что-то такое придумать, чтобы спасти Берто, не выдав тайны? – Она почти с мольбой заглянула в лицо Мартину. – Придумай что-нибудь. Если мы просто убьем их, то лишимся последней надежды. Граф разбит, и помогать нам больше некому. Спасти Берто можем только мы.

– Но еще неизвестно, захотят ли норманны менять его на этих людей. Может, они там и не нужны никому.

– Но уж это мы можем выяснить. Нужно просто спросить у них.

– Как – спросить? Ты знаешь их язык?

– Нет. А ты не сможешь с ними объясниться? Ты же такой ученый, ты знаешь латынь.

– Я-то знаю, да вот только если хоть один из них знает латынь, это будет настоящее чудо! – Мартин невесело засмеялся. – Хорошо, Хайлике. Я постараюсь что-нибудь придумать. Через несколько часов, когда они придут в себя и достаточно напугаются, мы попробуем с ними поговорить.

– Напугаются! Да они, наверное, решат, что уже на том свете! Ты бы что подумал, очнувшись в кромешной тьме среди сплошного камня?

– Что я в аду. Или вроде того.

– Вот и они так подумают. И если сумеют вырваться из этого ада, то ничто не соблазнит их сюда вернуться!

– Ну, если бы в аду встречались такие, как ты, Хайлике, я бы, может, и вернулся. – Мартин улыбнулся, а Бертальда поспешно закрыла ему рот рукой и нервно огляделась – не слышит ли их кто.

– Молчи! – строго шепнула она. – Правильно твой отец говорит: ну, какой ты священник после этого?

Бертальда не слишком ошиблась: когда Рери опомнился, он долго не мог взять в толк, где находится и жив ли вообще. Первое, что он почувствовал: как жестко и неудобно лежать. Он попытался переменить положение, но ничего не вышло, тело словно одеревенело. И только потом он понемногу сообразил, что просто связан. В другое время он бы этому весьма огорчился. А теперь скорее обрадовался: все-таки приятно знать, что руки и ноги у тебя есть и не повинуются по такой понятной причине.